1918. В Швейцарии - 2

 В первый же день приезда в Берн мы с дочерью отправились завтракать в гостиницу "Бельвю", где встретили нескольких знакомых и прежде всего моего бывшего коллегу, незадолго перед тем поверенного в делах Швейцарии. Попадались и другие знакомые, но я не спешил возобновлять прежние связи, хотя это и оказалось потом почти неизбежным ввиду небольших размеров Швейцарии. Даже выехав из больших центров страны, иностранцам приходится постоянно сталкиваться друг с другом.

Гостиница была переполнена всякого рода миссиями различных национальностей, работавших в нейтральной Швейцарии, главным образом по делам Красного Креста. В это время в Берне заседала комиссия по обмену тяжелоранеными между воюющими сторонами. Наладить работу этой комиссии было нелегко, так как союзники вначале не желали садиться за один стол с представителями центральных держав. Поэтому предполагалось, что переговоры сведутся к совместной работе двух делегаций в одном и том же помещении. В конце концов союзники смягчились, и было решено сесть за один стол, причем переговоры велись исключительно через представителя-швейцарца, а делегаты избегали даже разговаривать друг с другом. По-видимому, на Западном фронте союзники оказались непреклоннее, чем на Восточном. Еще в 1916 г. мне пришлось проездом остановиться в Стокгольме, где работала русско-германская комиссия по обмену пленных, и о таких затруднениях тогда не было и речи.

Когда я узнал, что на скорое получение визы рассчитывать трудно, мы уехали с дочерью на швейцарские озера и жили последовательно в Вевее, Люцерне, Фицнау и в Лозанне.

Кого только нам не пришлось перевидать за это время! В Монтрё я встретил брата бывшего египетского хедива, изгнанного англичанами из Египта за германофильство. По его рассказам, бывший хедив весьма тяготился невозможностью выехать в союзные страны, и брат хедива довольно наивно жаловался на то, что хотя он ни в чем не виноват, так; как никогда германофилом не был и политикой не занимался, но на все его письма ему никто не отвечает, в том числе и бельгийский король. Между прочим, он сравнил свою участь с судьбой французского министра Мальви, которого по подозрению в сношениях с немцами сослали на пять лет в Сан-Себастьян. "Быть может, его сослали и за дело, - заканчивал свои жалобы египетский принц, - но за что же подобная участь постигла меня?"

Там же я встретил своего коллегу по Штутгарту графа Пюклера, женатого на француженке, бывшей жене французского полковника. Незадолго до войны они приехали в Штутгарт, но вскоре из-за сложных отношений с местным маленьким двором вынуждены были уехать, так как жена ни слова не говорила по-немецки, и Пюклеру пришлось выйти в отставку. Это было незадолго до войны, но французские и немецкие элементы даже в столь интернациональной среде, как дипломатическая, уже тогда никак не уживались. Война застала супругов Пюклеров во Франции, и там графа Пюклера засадили на три года в концентрационный лагерь, где он, судя по его рассказам, многого натерпелся. Я встретил его, когда он только что приехал в Швейцарию; здесь ему удалось, наконец, встретиться с женой.

Я мог бы рассказать еще о многих подобных случаях, но и этого достаточно, чтобы убедиться, какого рода во время войны был невольный приток иностранцев в Швейцарию со всех концов Европы. Легко себе представить, какие богатые возможности для слежки секретных агентов давали обитатели больших швейцарских гостиниц. Почти все иностранцы в Швейцарии разделялись союзной контрразведкой резко на две категории: "желательных" и "нежелательных" элементов. Мне помнится, как на одном концерте бывшая великая княгиня Елена Владимировна с улыбкой заметила: "Здесь находятся и "желательные", и "нежелательные"". По-видимому, она намекала отчасти на себя как жену греческого принца Николая, брата изгнанного короля, быть может, на меня и во всяком случае на находившегося тут же советника австро-венгерской миссии де Во. В концерте участвовал известный польский пианист Радван. С ним связаны у меня приятные воспоминания. Помнится, как он давал небольшому кружку своих знакомых концерты при лунном освещении в своей комнате, выходившей окнами на озеро. Он прекрасно исполнял Шопена; большую прелесть музыке придавала обстановка. Электричество, впрочем, не зажигалось, так как в числе слушателей находились представители двух враждебных коалиций, которых он друг с другом не знакомил. Для этого темнота была уместна.

Говоря о встречах со знакомыми в Швейцарии, я не могу не остановиться подробнее на встрече с бывшим греческим королем Константином и всей его семьей, проживавшими в Швейцарии в качестве изгнанников. Как известно, король Константин был насильственно удален из Афин союзниками за то, что не хотел выступать на их стороне и упорно сохранял нейтралитет. Он был заменен вторым своим сыном, Александром, вскоре довольно таинственно умершим от укуса взбесившейся обезьяны. В течение последних дней до момента вынужденного отъезда короля представители Франции - верховный комиссар Жоннар и адмирал, командовавший французской эскадрой, - производили в Греции невероятные эксперименты, причем был захвачен весь греческий флот и даже от членов королевской семьи при выезде или въезде в Пирей (порт Афин) требовали соблюдения всякою рода полицейских формальностей. Впрочем, в 1916 г. союзники производили то же и при въезде и выезде путешественников через Торнио. Проверка паспортов велась английским морским офицером.

В мое время в Швейцарии жили одновременно и греческие монархисты, сторонники короля Константина, и венизелисты, сторонники антантофила Венизелоса, и между ними происходил ряд недоразумений. Это вызывалось главным образом союзной политикой в нейтральных странах. Мне пришлось слышать от афинских знакомых весьма резкие отзывы об этой кухне. Однажды мне кто-то передал не лишенное остроумия сравнение, ходившее в афинских гостиных: "Если бы Германия победила, то она обратила бы Европу в образцовую тюрьму, но если война закончится победой союзников, то Европа, несомненно, станет "домом умалишенных"". Сумасшедшими назывались в Греции и сами союзники. "Les fous allies" означает по-французски одновременно как "помешанные союзники", так и "буйно-помешанные".

С королем Константином XI, названным так в память византийского императора Константина X Палеолога, убитого в 1455 г. в сражении с турками у стен Византии, взявшими штурмом этот город, я встретился при следующих обстоятельствах.

При переездах по Швейцарии мы с дочерью попали как-то в Фицнау на фирвальдштедтском озере. В то время как мы пили чай в холле гостиницы, выходящем окнами на озеро, ко мне подошел молодой человек, которого я едва признал. Это был греческий наследник, будущий король Георг II, но принуждению союзников уступивший престол младшему брату. Он пригласил нас от имени отца, сидевшего в другом углу холла, присоединиться к ним. За столом сидели король, королева София, их дочь Александра, будущая румынская наследная принцесса, разведенная с Каролем II, ставшим затем королем.

На фоне серого Фирвальдштедского озера выделялась голова одетого в серый же пиджак изгнанного короля, которого я так часто видел на всякого рода приемах и парадах в Афинах под вечно голубым небом Греции. Не могу не отметить, что подобная встреча показалась мне не лишенной интереса. Она подчеркивала роль Швейцарии как приюта для обломков уходившего в историю монархического строя. Правда, король Константин вскоре вернулся, хотя и ненадолго, в Грецию.

Его восстановившаяся популярность была вызвана главным образом ненавистью населения к союзникам, проделывавшим с Грецией в разгар войны невероятные эксперименты, кончившиеся тем, что страна была искусственно разделена на две части с двумя столицами - Афинами и Салониками. Во второй раз Константин процарствовал недолго и был окончательно свергнут после неудачной войны с Турцией из-за Константинополя, к захвату которою также неудачно стремился и его русский двоюродный брат Николай II. В числе лиц, состоявших при бывшем короле, я встретил и старого знакомого по Афинам молодого Теотокиса, сына известного государственного деятеля, являвшегося во время моего пребывания в Греции премьер-министром. Молодой Теотокис, прозванный в афинском обществе "орленком", был военным министром во время похода греческой армии на Константинополь и после поражения, а затем при свержении монархического строя был одним из первых расстрелян новым правительством.

Встреча с греческой королевской семьей вызвала у меня ряд других воспоминаний, относящихся ко времени пребывания в Афинах. Мне вспомнились крайне ненормальные отношения между Россией и Грецией - результат феодального, вернее, помещичьего взгляда семьи Романовых на своих балканских "бедных родственников". Дипломатическому представительству было крайне трудно проводить русскую политику из-за постоянного вмешательства Романовых. Как ни странно это звучит, но и греческие "августейшие родственники" пытались вторгаться в русские дела. Для них это было облегчено тем, что петербургские родственники сплошь и рядом пасовали перед ними. Политические и семейно-династические интересы и в Афинах, и в Копенгагене или Цетине, а порой и в Бухаресте так переплетались между собой, что для лиц, не посвященных в домашние счеты, неизвестно было, где начинаются и где кончаются интересы России. Мои три последовательно сменившие друг друга начальники - посланники Ону, Щербачев и барон Розен - немало от этого страдали. Умный Ону, предвидевший по всем признакам неизбежное падение монархии и близко знавший по обстоятельствам своей службы царскую и королевскую семьи, говорил в тесном кругу миссии: "Ничего не может быть хорошего для России до тех пор, пока ею управляют люди, мнящие себя полубогами". Злосчастного Николая II Ону знал по поездке с ним в бытность его наследником на Дальний Восток в обществе греческого королевича Георгия. Последний держал себя непозволительно всю дорогу и сумел подчинить безвольного Николая. Через четыре года после вступления на престол Николай II, не считаясь со всей политической обстановкой на Ближнем Востоке и поражением, нанесенным Греции Турцией в 1907 г., сделал Георгия верховным комиссаром на Крите. В Швейцарии я встретил греческую королевскую семью уже в другом положении. Она находилась в изгнании как жертва союзного империализма, а Петроград, конечно, не являлся больше для нее покровителем.

В числе других невольных туристов мы встретили в Цюрихе испанского инфанта Альфонса Бурбонского и его жену инфанту Беатрису, младшую сестру королевы румынской Марии и бывшей великой княгини Виктории Федоровны. Инфанты жили в Цюрихе в довольно стесненных материальных условиях. Принцесса встретила меня в стареньком платье, она была занята перетапливанием масла, которого, кстати сказать, в Швейцарии во время войны было очень мало (масло приходилось продавать союзным и центральным державам в обмен на уголь, которого, как известно, в Швейцарии нет. Ввиду этого швейцарцы после войны занялись электрификацией по возможности всех своих железных дорог). Принц Альфонс, способный молодой человек и прекрасный летчик, слушал в это время лекции в Цюрихском университете, а перед тем он был слушателем в Оксфордском университете. Он много рассказывал о том, что в Англии сильно разрослось рабочее брожение и, как он ожидал, Англию должна постичь такая же социальная революция, как и Россию.

Время от времени я наезжал хлопотать о визе в Берн, но дело с ее получением сильно затянулось.