Бывали у нас в деревне праздники для крестьян: столы посреди двора, и она сама их потчевала и нас заставляла им подносить пиво и вина; и когда пойдут по домам, то я их провожаю за ворота и желаю им доброй ночи, а они меня благословляют. Часто очень сама мать моя ходила со мной на купанье, и смотрела с благоговением на восход солнца, и изображала мне величество Божие, сколько можно было по тогдашним моим понятиям. Даже учила меня плавать в глубине реки и не хотела, чтоб я чего-нибудь боялась, - и я одиннадцати лет могла переплывать большую и глубокую реку безо всякой помощи; плавала по озерам в лодке и сама веслом управляла; в саду работала и гряды сама делывала, полола, садила, поливала. И мать моя со мной разделяла труды мои, облегчала тягости те, которые были не по силам моим; она ничего того меня не заставляла делать, чего сама не делала.
Зимой мы езжали в город. Там была другая наука: всякую неделю езжала или хаживала в тюрьмы, и я с ней относила деньги, рубашки, чулки, колпаки, халаты, нашими руками с ней сработаны. Ежели находила больных, то лечила, принашивала чай, сама их поила, а более меня заставляла. Раны мы с ней вместе промывали и обвязывали пластырями. И как скоро мы показывались в тюрьму, то все крычали и протягивали руки к нам, а особливо больные. Пиша в тюрьмы всякий день от нас шла, а больным - особо легкая пиша. Всякую неделю нищих кормили дома, и она сама с нами им служила у стола; и как расходятся, то оделяла всех деньгами, рубашками, чулками, башмаками, или - лучше сказать - кто в чем нужду имел. И ни один бедный не остался без ее помощи. У нас был человек, на которого возложена была должность отыскивать бедных и страждущих, который верно исполнял свою должность. Мать моя часто была больна, то в это время бедных итюрьмы посещала я с нянькой и отправляла должность ее и в лечении по предписанию ее. Когда умирали в тюрьмах, то наши люди посылами были тело обмывать и похороны были от нас. К трудным больным в тюрьму ездила с тем пастырем, который ее спас; и делали долг христианский. Она часто с пастырем просиживала в тюрьме до глубокой ночи, - и читали, и разговаривали с больными; и часто случалось, что несчастные исповедовали при всех грехи свои и успокоивали совесть свою, и тогда-то у ней радость сияла на лице ее, и она меня обнимала и говорила: "Ежели ты будешь в состоянии делать добро для бедных и несчастных, то ты исполнишь закон Христов, и мир в сердце твоем обитать будет, и Божие благословение сойдет на главу твою, и умножится и богатство твое, и ты будешь счастлива. А ежели ты будешь в бедности, что и нечего тебе дать будет, то и отказывай с любовию, чтоб и отказ твой не огорчил несчастного; и за отказ будут тебя благословлять; но и в бедности твоей ты можешь делать добро - посещать больных, утешать страждущих и огорченных; и помни всегда, что они есть ближние твои и братья и ты за них будешь награждена от Царя Небесного. Помни и не забывай, мой друг, наставления матери твоей".
Случается там часто, что на канате приводят несчастных, в железах на руках и на ногах, - то матери моей всегда дадут знать из тюрьмы, что пришли несчастные, и она тотчас идет, нас с собой, несет для них все нужное и обшивает холстом железа, которые им перетирают ноги и руки до костей. А ежели увидит, что очень в дурном положении несчастные и слабы, то просит начальников на поруки к себе и залечивает раны. Начальники ей никогда не отказывали, потому что все ее любили и почитали. И сколько бедных домов у ней было на содержании, сколько бедных сирот выдавала замуж! Словом сказать - она всю свою жизнь посвятила на дела христианские. Братьев отдала в ученье к одному своему искреннему приятелю; но большого брата упрямый ндрав ее очень огорчал, и она его жестоко наказывала. И он был девяти лет, как приехал в город один наш благодетель, генерал Ирман, который ехал главным начальником в Барнаул. Он, любя мою мать много, уговорил ее отдать ему брата моего, и она тотчас согласилась и вверила ему, как другу, и не ошиблась: ему они заменяли отца и мать и любили его, как сына, и сделали его человеком; но ндрав его все оставался жестк, хотя и меньше против прежнего. А меньшой был самого кроткого и тихого ндраву и был всеми любим, особливо мной. Мне казалось, что у меня с ним одна душа и одно сердце. Когда он был чем недоволен или урок свой не выучит и тем огорчит мать мою и учителя, то я такое мучение чувствовала в сердце моем, что и сама за себя, кажется, столько не страдала. Вся моя радость была в его радости, и он мне тем же платил; он смотрел мне в глаза и узнавал, чего я хотела. Я же о себе скажу, что моей собственной юли нимало не было: даже желания мои были только те, которые угодны были моей милой и почтенной матери. Я не помню, чтоб я когда не исполнила ее приказания с радостью. За то я была ею любима, хотя она и не показывала часто больших ласк; но уж за то сколько я ценила ее ласки, когда она меня ласкала за сделанное какое-нибудь доброе дело: у меня от радости слезы текли, и я целовала руки моей матери и обнимала колени ее, а она благословляла и говорила: "Будь, мое дитя, всегда такова".
Я не меньше и почтенную мою няню любила, так как я с ней чаще бывала: потому, что управление деревней зависело от одной моей матери, то и занятия ее требовали много времени и отнимали часто ее у меня; но ее заменяла нянька. Своими добрыми примерами и неусыпным смотрением не только что замечала мои дневные действия, даже и сон мой, как я сплю; и на другой день спрашивала меня: "Почему вы сегодня спали беспокойно? Видно, вчерась душа ваша не в порядке была, или вы не исполнили из должностей ваших чего-нибудь? Подумайте, моя милая, и скажите мне; то вместе помолимся и попросим Отца Небесного, чтоб Он спас ото всего того, чтоб могло довести к пагубе!" И я тотчас ей со слезами во всем признавалась и просила ее скорее за меня вместе со мной молиться и просить Создателя нашего о прощении меня. По окончании молитвы я обнимала ее и говорила, что мне очень теперь весело и легко, а она мне давала наставления остерегаться от всего того, что может совесть мою тягчить, и показывала многие примеры несчастные, которые много на меня действовали. И она умела из меня сделать то, что не было ни одной мысли, которая б не была ей открыта. На многое она давала мне решения, а с некоторыми мыслями отсылала, чтоб я сказала матери моей; и для меня не было тяжело и сие сделать. Сия неоцененная моя благодетельница и своих имела детей, но она не оставляла возложенного на нее долгу воспитывать меня. У детей ее были даны женщины, которые смотрели за ними, и сама моя мать за ними присматривала и держала их возле своей комнаты.
Хаживала я с ней в рощи с работой, и она у меня часто спрашивала: "Удивляетесь ж премудрости Божией и с почтением ли смотрите на все Его творение? Видите, как он любит человека, что все сие сотворено для него: и в пищу, и для удовольствия. Да и сам человек сотворен по образу его и по подобию; то можно ли же нам жить так, чтоб не стараться во всем Ему быть подобными? И можно ли Его не любить более всего и не благодарить за все те милости, которые Он нам оказывает? А особливо тебе надо благодарить за Его неизреченные к тебе милости, что Он тебе дал такую мать, которая тебя любит и добрыми примерами и наставлениями хочет сделать тебя счастливой. Только повинуйся ей и исполняй ее волю, а я - ее помощница в твоем воспитании и хочу тебе всякого добра. И сколько сил моих есть - с помощью Божию даю тебе наставления, сколько разумею. И слава Богу, что ты меня слушаешь и любишь, а это одна моя награда, которую я от вас ожидаю. Нет блага для меня более, как видеть вас подобной вашей матушке. Ты не помнишь родителя своего, и он был редкий в добродетелях и, умирая, говорил: "Воспитание моих детей чтоб было то, чтоб они познавали Бога и научались с самого младенчества любить Его всем сердцем, мать свою чтоб любили и почитали, к старшим чтоб они имели почтение и уважение, не только к равным - и к рабам добрым. Приучайте их любить бедных и несчастных, к роскоши их не приучайте, а более - к нужде", - и, повернувшись ко мне, сказал. - Друг мой, Костентиновна, обещай мне при конце жизни моей, что ты будешь все это выполнять и дай мне спокойно умереть; дочь моя вверена тебе с самого ее рождения, то, конечно, ты ее не оставишь и заплатишь нам за любовь нашу к тебе". Я упала к нему на колени и целовала руки его, уж половину охладевшие, и поклялась, что все сие исполню. А матери вашей тут не было: она уж лежала в другой комнате. Он силился привстать и чтоб меня обнять, и сказал: "Благодарю тебя, мой друг, что ты успокоила последние мои минуты. Еще тебя прошу о дочери моей: ей предстоят великие трудности в жизни ее; молись за нее. Жену побереги; я в вас во всех уверен, что вы успокоите ее. Теперь выйдите и дайте мне поуспокоиться; принесите детей, чтоб я их благословил". Я пошла и, погодя немного, привела вас, и он благословил, и, испрашивая от Отца Небесного на вас благословения, сказал: "Господи мой! Ежели они будут жить в добродетелях, то не оставь их своей помощию. Но ежели не будут хороши, - то возьми их в то время, когда они еще невинны". И, окончивши сие, сказал: "Я все исполнил; теперь самому надо приготовиться в путь; оставьте меня". И так мы с рыданием вышли. И он после этого жил сутки и уж больше ни о чем не думал, как о приготовлении себя, и до последней минуты жизни своей был в совершенной памяти, и на лице его было спокойствие: ни страху, ни ужасу не было в нем видно. И последнее его слово было: "Повергаюсь в Твое неизреченное милосердие, Спаситель мой прими дух мой и помилуй меня, и подкрепи оставших моих и дай им силы, по потере моей, чтоб они не скорбели и не прогневляли Тебя!" - перекрестился и что-то еще говорил, но так тихо, что мы не слыхали, - и скончался. Потеря сия для нас для всех была велика: он был нам отец и друг, и с ним, казалось, умерли все наши надежды и радости".
Кончивши сие, она горько заплакала и прижала меня к себе и сказала: "Будь, мое дитя, так добродетельна, как родители твои, и поддержи труды мои. чтобы я могла тебя представить и сама с тобой предстать пред Отца Небесного без трепета и с радостью сказать: "Вот мне вверенный залог родителям ее". - Когда она учила меня вышивать, то говорила: "Учись, матушка, может быть, труды твои будут в жизни твоей нужны. Ежели угодно будет Богу тебя испытать бедностью, то ты, зная разные рукоделия, не будешь терпеть нужды и будешь доставать хлеб честным образом и еще будешь веселиться. Ежели сердце твое будет невинно и совесть будет ничем не отягчена, то и труды будут казаться легки и за все будешь благодарить Господа твоего".
Свободное копирование
