23 декабря 46.
— Саша, у тебя болит что-нибудь?
— Сердце, живот и два бока.
* * *
Саша очень часто говорит о смерти, и это просто страшно. Как-то вечером, ложась спать, она плакала и приговаривала: «Зачем люди умирают? Живут, живут, а потом умирают. Вот Гуля Королева[1] умерла, Зоя [Космодемьянская. — А. Р.] умерла, Галин папа Шура умер. Мне жалко. Мне всех людей жалко, и чужих жалко — зачем они умирают?
* * *
Саша:
— Мама, как бабы-ягино отчество и фамилия?
* * *
— Мама, а почему ты не пошла на фронт?
— Потому что ты была маленькая!
— Тебе было жалко меня оставлять?
— Да.
— Но ведь были папа Шура и бабушка Оля?
— Но ведь тебя надо было кормить молоком, а оно было только у меня.
— Но ведь Ольга Львовна тоже женщина, у нее тоже есть грудь, почему же она меня не могла кормить молоком? Я думаю, что ты могла пойти на фронт. Немцев надо было всех убить. А ты ведь видишь, что их много живых осталось. [Всегда в таких случаях Ф. А объясняла девочкам либо про разницу между немцами и фашистами, либо что «нет плохих народов, а есть только плохие люди» и т. п. (См., например, запись от 13 мая 1945 года.) Но в дневничках свою реакцию нередко оставляла за кадром. — А. Р.]
* * *
Сегодня я ворчала на Нюру [Няня. — А. Р.]. Саша слушала с внимательным и строгим выражением лица. И сказала:
— Мама, тетя Нюра не для того к нам приехала, чтобы ее ругали. Я даже слушать не хочу.
Было мне после этих слов неловко и совестно.
Свободное копирование
