authors

1427
 

events

194041
Registration Forgot your password?
Memuarist » Members » Tatiana_Kuzminskaya » Наши юные увлечения

Наши юные увлечения

01.07.1860
Москва, Московская, Россия

 Прошел еще год. В доме не произошло никакой перемены, зато в себе я чувствовала совершающийся душевный переворот. Я росла и быстро развивалась, как бы догоняя сестер.

Как растение тянется к солнцу, так и я тянулась к их молодой жизни. Крылья молодости вырастали, и сложить их было трудно. Какой-то непреодолимой силой завоевала я себе права жизни. Учение продолжалось, но шло вяло. Экзамена при университете от меня не требовали. "К чему ей диплом? У нее большой голос, ей нужна консерватория", - говорили родители.

Строгость мама поколебалась, она как будто устала от воспитания двух старших и совершенно изменилась ко мне: стала нежна, снисходительна. Я чувствовала, что она любовалась нами, и, когда по старой памяти она делала за что-нибудь "строгие глаза" (как мы назвали это), я бросалась к ней на шею и кричала: "Мама делает строгие глаза и не может". Я целовала ее, чего прежде не смела делать, и мне казалось в такие минуты, что я не могу ни огорчить ее чем-либо, ни ослушаться ее, так сильна была моя любовь к ней.

К нам много ездило молодежи - товарищи брата: Оболенский, В. К. Истомин, Колокольцов, Головин и др. На праздники и летом приезжал гостить правовед кузен А. М. Кузминский; всегда с конфетами, элегантный, он поражал нас, москвичей, своей треуголкой.

- У тебя шляпа, как у факельщиков, - смеясь, чтобы подразнить его, говорила я ему.

Мы все, начиная с мама, очень любили его и всегда приглашали на праздники.

Гостили у нас и подруги наших лет: Ольга Исленьева, очень красивая девушка, дочь дедушки от второго брака, двоюродные сестры наши и друзья.

На Рождестве, когда мы бывали все в сборе, мы затевали обыкновенно разные игры, шарады и представления.

Помню, как Соня, побывав в опере "Марта", затеяла разыграть ее драмой, выбрав некоторые арии для пения.

Поливанов был у нас обыкновенно за "jeune premier", и теперь ему досталась роль лорда, влюбленного в Марту. Соня была леди Марта, переодетая в крестьянку. Она учила петь Поливанова куплет, причем на репетициях распускала волосы, становилась на колени и пела:

Леди, вы со мной шутили,
Пусть вам будет Бог судья.
Но вы жизнь мне отравили,
Сердце вырвали шутя.

И на предпоследней репетиции Поливанов уже пел и играл лорда сам. А Соня нарядилась в крестьянку, не дождавшись генеральной репетиции. Я любовалась Соней - ей так шел этот костюм. Она была так мила, так натурально играла, что я думала: "На ее месте я непременно бы пошла в актрисы. А я пойду в танцовщицы. Мария Николаевна говорила мама, что Тане непременно надо учиться характерным танцам, и я умею стоять на носках".

Пока я мечтала о нашей будущности, Поливанов стоял уже на коленях перед Соней и целовал ее руку.

Вдруг дверь отворилась и вошла Лиза. Она быстро взглянула на Соню и Поливанова и, остановившись перед ними, сказала:

- Мама не позволила целовать руки на репетициях, а ты ему протянула руку; я это скажу мама.

- Это я виноват, а не Софья Андреевна, - быстро вскочив на ноги, сказал Поливанов. - Я не знал запрета Любовь Александровны и нарушил его, но я готов повторить его на следующей репетиции при вашей матушке, - и он с гордой усмешкой отвернулся от Лизы.

"Как хорошо все это, - с восхищением думала я, - вот он "настоящий", как в романе написано". А кто этот "настоящий", я не умела подобрать слова.

Соня молчала. Обыкновенно, когда кто-либо вступался за нее, она уже не вмешивалась. Она делала кроткое лицо, опускала глаза и была еще милее; мы называли ее в эти минуты "угнетенною невинностью".

"Как это Лиза могла мешать им?" - думала я, чуть не плача.

- Лиза, уйди! Уйди! - кричала я ей, и слезы стояли в глазах моих.

- Уйду, уйду, только не реви, пожалуйста, я пришла взять свою работу и не нахожу ее.

Лиза ушла.

- Давайте продолжать репетицию, - спокойно сказал Поливанов.

Я села на свое прежнее место, и репетиция продолжалась.

В другой раз я затеяла играть свадьбу своей куклы Мими. Я говорила, что она пробыла в пансионе три года, и теперь ей пора выйти замуж.

Пансионом был гардеробный шкап мама, где Мими сидела всю иеделю, и только накануне праздников мне позволено было ее брать. За вечерним чаем я объявила всем, что завтра будет свадьба Мими. Все засмеялись и сказали, что придут на свадьбу.

- А кто же жених будет? - спросил Поливанов.

- Саша Кузминский, - спокойно ответила я.

- Я - я? - протянул он, - вот не ожидал.

- А вы лучше заставьте Митеньку Головачева жениться на Мими, он завтра собирается к вам.

Я чувствовала, что Поливанов ради смеха сказал это, зная, что я не выберу его.

- Нет, - сказала я, - Митенька в женихи не годится.

- Отчего? - с усмешечкой спросил Поливанов.

- Он такой неуклюжий, квадратный. Да вы сами это хорошо знаете.

- Квадратный? - повторил Поливанов, - а разве по-вашему не бывают такие женихи?

- Конечно, нет, - горячо отвечала я.

- А какие же они бывают по-вашему?

- По-моему. Да, они должны быть - знаете... такие узкие, длинные... с легкой походкой... говорят по-французски... Ну, а Митенька тюлень, он будет священник.

Кузминский слушал наш разговор, самодовольно улыбаясь.

- Вот завтра приедет Головачев, - сказал брат Саша, - и я ему скажу, как ты его называешь.

- Нет, Саша, ты ему не скажешь.

- А я чем буду? - спросил Саша.

- Дьяконом, а я посажёной матерью, - за меня ответила Соня.

- А Поливанов посажёным отцом, - добавила я. "Все это хорошо, - думала я, - а жениха еще нет", и меня это мучило.

- Саша, - спросила я решительно, - ты сделаешь сегодня предложение Мими?

- Я еще об этом подумаю, - отвечал он. Ответ его не понравился мне.

- Чего ты важничаешь? - спросила я.

- Не огорчай Таню и согласись, - как всегда вступилась за меня Соня.

- Вот еще, уговаривать его, - закричала я серди-то. - Он должен венчаться, когда его просят. Это не вежливо! - и, обратясь к Поливанову, я прибавила:

- Нарядитесь генералом, вы ведь военный, раз вы будете посаженным отцом.

Кузминский сидел молча за чайным столом. Его лицо было серьезно. Я чувствовала, что он был недоволен мной и моей резкостью. Он не глядел на меня и говорил о чем-то с Лизой, сидевшей около него.

"Что я сделала? - думала я, - он обиделся на меня, он такой самолюбивый, а я при Поливанове и при всех закричала на него. Я должна помириться с ним, но как? Когда мы будем вдвоем... Да... наедине, он возьмет меня за руку и так хорошо мне что-нибудь скажет... А теперь?" - я чуть не плакала... "Я же кричала на него при всех, - думала я, - и при всех должна мириться". Я вскочила с своего места и подошла к нему. Став за его стулом, я тихо положила свою руку на его плечо.

- Саша, - сказала я, - ты же не захочешь расстроить нам все, ты ведь понимаешь, ты ведь знаешь, что я хочу сказать... - путалась я в словах, - я же прошу тебя. Ты согласен, да, - ласково прибавила я, нагибаясь к нему и заглядывая к нему в глаза.

Кузминский повернул ко мне голову, с улыбкой глядя на меня и молча кивнув мне головой. Его, видимо, смущали все сидевшие за столом, но я как-то не обращала внимания ни на кого. Я только помнила, что я помирилась с ним.

Немного погодя, Кузминский спросил меня:

- А можно сделать предложение через сваху?

- Можно. Лиза, голубчик, будь свахой, - сказала я.

- Хорошо, - добродушно ответила Лиза. - Я надену шаль, повойник и явлюсь в гостиную.

Все удивились на согласие Лизы, но я не удивилась; она всегда была добра ко мне.

На другой день я очень волновалась и все готовила к свадьбе. Соня помогала мне. Лиза накладывала вуаль на Мими, причем безжалостно прокалывала булавками голову Мими.

Припоминая впоследствии свое чувство к этой кукле, я могла только сравнить его с чувством матери к ребенку. Этот зародыш нежности, любви и заботливости уже сидит во многих девочках с детства; мое же воображение было так сильно, что я чувствовала за нее, как за живое существо.

Днем приехал Головачев. Он был старше брата года на два. Это был кадет в полном смысле слова: широкоплечий, с широким лицом, широким носом, в широких панталонах. Он весь дышал здоровьем и силой и прекрасно плясал русскую. Он всегда был согласен на все, о чем просили его. Так было и теперь. Ему принесли какой-то коричневый бурнус няни, который он мгновенно подколол под рясу, устроил рясу и брату Саше, приготовил венцы и уже бормотал что-то вроде священника.

Все было готово к венчанию.

Поливанов и Кузминский были военными. Кузминский элегантным офицером, Поливанов был великолепным старым генералом, в эполетах, в бумажных орденах, с зачесанными вперед хохлом волосами и висками а 1а Николай Павлович.

Мими во время венчания держала Лиза.

На свадьбе были Мария Ивановна с детьми М. Н. Толстой, Василий Иванович, Клавдия, няня с маленькими братьями и мама.

Головачев был до того смешон в своей рясе, придумывая разное слова и подражая интонациям священника, что я с трудом удерживалась от смеха.

По лицу Поливанова я видела, что он что-то замышляет; он все время поглядывал в мою сторону, и его сжатые тонкие губы хитро улыбались.

Когда венчание кончилось и надо было поцеловаться, предвидя препятствия, я живо подскочила к Лизе, и, выхватив из рук ее Мими, высоко подняла ее к губам Саши Кузминского и молча, торжественно держала ее перед ним.

Кузминский засмеялся, но не двигался с места.

- Поцелуйте, - пробасил Митенька, подражая священнику.

Кузминский продолжал молчать, ничего не предпринимая и, видимо, ожидая, что я буду делать.

- Поцелуй же ее, - не выдержав, сказала я.

- Нет, я такого урода не поцелую! - сказал он громко.

Все засмеялись.

- Нет, ты должен, - сказала я, держа перед ним куклу.

- Не могу, - повторил он.

- Мама! - закричала я.

- Таня ночь не будет спать, что ты делаешь, Саша, - сказала смеясь мама.

Варенька с осуждением глядела на него. Все выжидали, что будет. Саша Кузминский сделал гримасу и, приблизясь лицом к кукле, громко чмокнул губами в воздух.

Я была довольна, что все обошлось благополучно. Я не знала, что меня ожидала еще одна неприятность.

После обеда я посадила Мими на диван в кабинете папа. Отец куда-то уезжал на несколько дней, и комната его должна была быть домом молодых.

После обеда пришел дядя Костя. Узнав про свадьбу, он сказал, что теперь надо устроить танцы. Мы все были очень довольны. У всякой из нас, сестер, был любимый танец. Лиза любила lander, Соня - вальс я - мазурку.

Дядя Костя играл нам кадриль и в пятой фигуре сказал:

- Головачев, ну-ка махните ваш трепак.

И дядя Костя так заиграл "барыню", что на всех лицах появилось оживление.

Головачев не заставил себя просить; подбоченясь и топнув ногой, он сразу пустился в пляс. Надо было удивляться, откуда бралась удаль и легкость у этого широкого и неуклюжего малого. Когда он окончил, ему все аплодировали.

Во время вечера мы с Варей заметили, что Поливанов и Кузминский о чем-то шепчутся и пересмеиваются. Немного погодя мы с Варенькой пошли в кабинет. Мими там не было.

- Ты видишь, Варя, - сказала я, - это они вдвоем утащили ее, это затеи Поливанова. - Мне не хотелось обвинять Сашу.

Варенька сочувствовала мне. Мы пошли в залу. Поливанов сидел около Сони.

- Куда вы дели Мими? Она исчезла из кабинета, - спросила я.

- Я-то при чем, я не видал ее, - сказал Поливанов.

- Неправда, вы ее унесли! - закричала я.

- Какая вы странная, - сказал Поливанов, - ведь вот у Руслана похитили же Людмилу после венца, вот и вашу Мими тоже кто-нибудь похитил.

Варенька засмеялась.

- Вы глупости говорите, куда вы ее дели?

- Вы глупости говорите, - передразнил он мой выговор.

- Таня, поищи ее, обойди комнаты, ты найдешь ее, - сказала Соня.

Я послушала Соню и ушла. Варенька осталась с Соней.

Я обошла все жилые комнаты и не нашла ее, но, наконец, увидала ее на высокой двери, ведшей из коридора. Мими висела на двери с безжизненно опущенными ногами в клетчатых башмачках и опущенными длинными руками. Ее накрашенные глаза, как мне казалось, укоризненно глядели на меня из-под круглых бровей. Я пробовала снять ее, но не могла.

Я побежала к мама и пожаловалась ей.

Мама засмеялась, слушая мой рассказ.

- Мама, как можно смеяться этому, - обиженно сказала я.

- Позови его ко мне, - сказала мама.

Я побежала в залу и сказала Поливанову:

- Мама вас зовет, - и в голосе моем слышалось: "Вот вам будет от мама!"

Через пять минут Мими была снята и отдана мне ч руки. Я побежала с ней в залу; играли польку. Чтобы поднять достоинство Мими, я просила Митеньку протанцевать с ней. Митенька тотчас же обвил руками ее талию и с ужимками понесся с ней по зале.

- Смотрите, смотрите, - кричала я смеясь, глядя на эту пару.

Проходя мимо двери залы, у которой стоял Кузминский, я сказала ему:

- Вот Митенька гораздо добрее тебя, и я люблю его, а ты злой и капризный.

- Ну, не сердись, не сердись, - догоняя меня, говорил он, - я больше не буду; хочешь, пойдем танцевать мазурку, - и он взял меня за руку.

Я согласилась, и мир был заключен. Когда впоследствии Лев Николаевич узнал про свадьбу Мими, он сказал мне:

- Отчего вы меня не позвали. Это нехорошо. Мне все Варенька рассказала про эту свадьбу.

Молодая жизнь наша, полная любви, поэзии и какого-то беззаботного веселья, царила в нашем доме.

Мы все были понемногу влюблены. И эта любовь, такая детская и, может быть, даже смешная в глазах взрослых людей, понимающих жизнь, будила в наших сердцах так много хорошего. Она вызывала сострадание, нежность, желание видеть всех добрыми и счастливыми.

Одна Лиза оставалась верна своей прежней серьезной жизни. Она с таким же увлечением продолжала учиться по-английски, много читала и немного выезжала. Правильные черты ее лица, серьезные выразительные глаза и высокий рост делали ее красивой девушкой, но она как-то не умела пользоваться жизнью, не умела быть юной, в ней не было той "изюминки", по определению Льва Николаевича, той жизненной энергии, что он находил в нас с Соней.

Поливанов чаще стал бывать у нас, он проводил в корпусе последний год. Я замечала, что уже давно он был неравнодушен к Соне. Любовь эта была вызвана ее участливостью к нему. Он был одинок, наш дом был для него как бы родным. Соня участливо относилась к нему, когда его постигло горе. Одна сестра его умерла. Другая 18-ти лет пошла в монастырь. Соня утешала его, как умела, беседовала с ним, играла ему его любимые арии из опер и сочувствовала ему, когда у него бывали неприятности по корпусу.

Поливанов сильно привязался к ней.

Я стала замечать, что как будто и Соня стала к нему неравнодушна. Она часто заговаривала о нем со мной. Бывало, посидит молча, призадумается и с улыбкой скажет мне:

- Ты знаешь, Таня, что он мне сказал: "У вас удивительное сердце. Когда я с вами, я делаюсь совершенно другой. Вы всегда имеете на меня хорошее влияние"... И еще многое он говорил мне... - вспоминала Соня.

Ее выражение лица делалось то задумчиво-серьезно, то задорно-весело.

- Соня, - говорила я, - ты ведь сама влюблена в него. Я это давно заметила, да молчала.

Соня не отвечала мне.

Мы, сестры, жили внизу в большой комнате. Кровати наши с Соней стояли вдоль стены рядом, а Лиза спала в другом конце комнаты за ширмами. У меня под подушкой всегда лежала книга "Евгений Онегин". Я перечитывала ее несколько раз и многое знала наизусть.

В ногах нередко лежал серый котенок, принадлежавший Трифоновне. Я любила этого котенка, наряжала его и возилась с ним так же, как с куклой Мими, игравшей большую роль в нашей семье.

Василий Иванович, в память этих двух любимцев, написал мне в альбом стихи:

Я помню, когда-то беспечный ребенок
С замасленной куклой Мимишкой играл.
Года миновались, и серый котенок
С Евгеньем Онегиным в честь вдруг попал.
И бросить игрушки придется нескоро,
Онегина, котика вам заменят
Другие, - они будут лучше, без спора,
Но долго придется еще вам ими играть.

1860 г. 26 июля. Летучая пышь.

Подпись эта произошла оттого, что однажды Василий Иванович неожиданно влетел к нам в столовую с какой-то новостью. Его волосы, как щетина от ветра, развевались во все стороны, его глаза без очков смотрели непривычно, дико, и я сравнивала его с летучей мышью. Это прозвище осталось за ним.

В большой семье всегда существуют прозвища. Няня наша тоже окрестила нас, трех сестер, именами: Лизу - "профессоршей", Соню - "графиней Армонд" (вероятно, она вычитала это имя в одном из переводных старинных романов), меня - "саратовской помещицей", из-за девочки Федоры.

Наша Федора стала теперь уже молоденькой девушкой, когда в 1861 году вышла вольная, Федора осталась у нас на жалованьи 3 рубля. Она больше всех любила Соню, меня и няню. Мы узнали от нее, что у нее не было отца, а был вотчим, что у матери еще двое детей, и что они очень бедны. По вечерам, когда мы ложились спать, она нередко рассказывала нам про свою деревню.

Мы должны были ложиться в десять с половиной часов и тушить свечку в одиннадцать, но оживленные разговоры с Соней обыкновенно начинались позднее.

- Тушите свечку, - говорила Лиза. Но мы не тушили.

- Я завтра мама скажу, что вы болтаете вздор и не слушаетесь ее.

- Говори, мы не боимся, - отвечала Соня, - тебе не о чем говорить, ты и спи.

Лиза, поворчав немного, оставляла нас в покое.

Соня теперь уже поверяла мне свое увлечение Поливановым. Она говорила, что субботы стали для нее полны значения и содержания и что он намекнул ей на днях, что он давно уже любит ее.

Все это чрезвычайно нравилось мне, я тоже не хотела отставать от нее и говорила ей о своем увлечении к cousin Кузминскому.

- Ты знаешь, Соня, мы ведь объяснились с ним.

- Когда? - спросила Соня.

- А помнишь, на Рождестве после танцев, когда еще ты мазурку с Поливановым не танцевала, обещала другому, а он обиделся.

- Да, да, помню, - сказала Соня. - А как же вы объяснились?

- Мама послала меня принести накидку, и мы побежали с Сашей Кузминским в спальню за перегородку; было темно, и только свету, что лампада горела.

Я отворила шкап, а там в углу сидит моя Мими. Мама припрятала ее. Я взяла ее и поцеловала, а он засмеялся.

- Бедная Мими, - сказала я, - я теперь мало играю с ней, а ей головку переменили, старая разбилась. Я с ней прощаюсь, а ты вот венчался с ней и не прощаешься. Простись сейчас же.

И я подставила ему куклу.

- Поцелуй ее.

А он отстранил ее. Я взяла ее руки, обвила ими его шею и молчу, и он молчит и смотрит на меня.

- Ну целуй ее, - говорила я.

А он через голову Мими нагнулся ко мне близко, близко и поцеловал меня, а не Мими. И нам обоим стало очень неловко. Он помолчал и говорит:

- Через четыре года я кончаю училище, и тогда...

- Мы женимся? - перебила я его.

- Да, но теперь "этого" делать не надо.

- Мне будет тогда 17 лет, - сказала я, - а тебе 20. Хорошо. Так наверное?

- Да, наверное, - ответил он.

- Соня, только смотри, не говори никому, что он поцеловал меня, а про то, что мы женимся, я сказала мама.

- Ну, а мама что?

- Она сказала: "Вздор не говори, тебе рано об этом думать".

- А что ж такое, что вы поцеловались? Вы же двоюродные, и когда он уезжает в Петербург, вы же всегда целуетесь на прощание, и мама позволяет, - сказала Соня.

- Ну, это совсем другое. Там можно, а тут нельзя, и он сказал, что это в последний раз.

Эта сцена была описана сестрою в ее повести, о которой буду говорить позднее.

Когда Кузминскнй уезжал в Петербург, мама разрешила нам переписываться, но только по-французски, вероятно, для практики французского языка.

Я старательно писала брульоны и давала их читать Лизе, чтобы она поправляла орфографические ошибки. Лиза добросовестно и терпеливо исполняла мою просьбу.

Когда же я случайно видела в окно почтальона, звонившего у нашего крыльца, я летела в переднюю смотреть, нет ли мне письма из Петербурга, и когда получала его, с нетерпением распечатывала его. Письмо всегда почти начиналось так:

Votre amabilite, tres chere cousine, m'a vraiment touchee, je me suis empresse de vous repondre... (Ваша любезность, милая кузина, меня очень тронула, спешу ответить вам... (фр.))

Я перелистывала письмо дальше, желая найти в письме что-либо, чего бы я не могла показать мама или Лизе, но затем шло описание препровождения времени, иногда была пущена философия насчет прочитанной книги, как, например: "Quand la vie exterieure est bien reglee - la vie interieure se rectifie et s'epure" (Когда внешняя жизнь идет правильно, внутренняя восстанавливается и очищается (фр.)).

Затем следовала подпись: Je vous embrasse bien tendrement. Votre cousin devoue... (Нежно целую вас. Ваш преданный вам брат (фр.)) и т. д.

Недаром мать разрешила мне эту переписку. Все письма его дышали приличием и элегантным французским языком.

 

Но и эти письма доставляли мне удовольствие, потому что я чувствовала себя как бы взрослой. 

30.01.2015 в 12:45

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Legal information
Terms of Advertising
We are in socials: