Нечего и говорить, что, попав первый раз в столицу, я был подавлен разными впечатлениями, которых описывать не буду, во-первых, потому, что я никогда не делал складных и хороших описаний виденного, и, во-вторых, потому, что, скоро перезабыв первые впечатления, без дневника не мог восстановить их, и они почти изгладились из моей памяти; к тому же по неопытности я не мог всюду проникнуть: костюм мой, и без того незавидный, дорогою совершенно потерся; деньги, оставленные мне полковником, почти все были израсходованы. В таком костюме я боялся явиться во дворец, где жила моя сводная сестра Аграфена Яковлевна Кичигина - самая близкая к княгине Софье Григорьевне Волконской (первой статс-даме при императрице), занимавшая по случаю отсутствия княгини все ее апартаменты. Узнав роль, какую играла сестра, я, не смея лично явиться к ней, решился написать ей письмо, что я нахожусь в Петербурге и по какому случаю туда попал, но не смею к ней явиться, потому что костюм мой по случаю дальнего пути был плох. Сверх ожидания я вскоре получил с нарочным небольшую записочку от нее, в коей она приглашала меня прийти к ней с этим же посланным. Он провел меня с какого-то дальнего, должно быть заднего, но великолепного крыльца. Повторяю, костюм мой был ниже критики, и в нем стыдно было идти. Она вышла ко мне в переднюю. При первом появлении ее она окинула меня каким-то презрительным взглядом и, вскрикнув, сказала:
- Мне даже странно, что ты выглядываешь таким оборванцем, а между тем я хлопочу у графа Перовского об освобождении тебя на волю и слышу о тебе хорошие отзывы.
У меня захолонуло под сердцем, и я, как умел, поблагодарил ее и, мешаясь, вынужден был рассказать, как я попал сюда, повторяя почти все, написанное в письме к ней.
Сейчас же был позван портной и с меня была снята мерка в особенной комнате, пред великолепным зеркалом, и пред франтом портным я еще более робел. Портному, вероятно, приказано было осмотреть и белье мое, которое было хуже верхнего костюма. Я совершенно растерялся, и портной, морщась, вертел меня, как какую-нибудь неодушевленную вещь. После того как портной снял с меня мерку и ушел, сестра моя вошла в ту комнату, где снималась с меня мерка. Долго всматриваясь в мое, скажу без похвалы, двадцатилетнее, довольно симпатичное лицо, и как будто бы иронически улыбнулась моей робости и костюму, более милостиво прибавила:
- Когда будет готов костюм, приходи ко мне, а то мне стыдно принимать тебя в таком оборванном виде. Скажи портному твой адрес, и послезавтра он принесет тебе платье.
На третий день мне говорит г. Кофторадзев, что привезенными бумагами из Балашова очень интересуется граф Лев Алексеевич Перовский, но они, к сожалению, составляют сырой разбитый материал, разбираться в котором ни один чиновник не решается, а полковник, отправившийся в дальнюю командировку, не скоро воротится; впрочем, он тебя рекомендовал как смышленого человека, могущего оказать некоторую помощь при разборе бумаг, причем г. Кофторадзев прибавил, что он так и доложил министру.
- Позвольте мне попробовать, ваше превосходительство, - сказал я, - кажется, что я могу привесть их в более или менее должный порядок.
- С удовольствием, любезный, я прикомандирую к вам чиновника. (Он попеременно говорил мне и "ты" и "вы".)
Я тут же смекнул, зная, что такое прикомандированный чиновник; он будет сидеть и глядеть на меня, а потом присвоит мой труд себе.
- Позвольте, - говорю, - ваше превосходительство, мне одному в моей комнатке заняться, пока приведу бумаги в некоторый порядок.
Кофторадзев согласился. Ко мне в мою комнату принесли все бумаги, привезенные мною из Балашова, с добавлением бумаг, собранных полковником в Кишиневе и Саратове. Все бумаги, слегка подобранные мною прежде, были смешаны и разбиты чиновниками, вероятно, умышленно, чтобы показать невозможность их разбора и извлечения чего-нибудь путного.
Я принялся с усердием за разбор бумаг; вставал рано и проводил чуть не целый день за работой и часто просиживал над ними до полуночи. Ко мне в комнату часто приходили чиновники, как бы знакомиться со мной, но, полагаю, скорее смотреть, как на чудака провинциала, взявшегося разобрать и привесть такой хаос бумаг в порядок и пояснить их, от чего они поголовно отказались. Бумаги я предположил разбирать в порядке по времени посещений разных мест и имений. Мой план одобрил Кофторадзев, а потому я начал с софиевского имения, куда прежде всего приехал полковник. Я переписал написанную неразборчивою рукою полковника записку, излагавшую его взгляд на софиевское имение, прибавив к ней из памяти на словах слышанные мною выражаемые им мнения и замечания, присовокупив от себя кое-что из того, что мне поручалось делать полковником. От себя я указал на недостатки конторской отчетности и полной ее зависимости от управляющего, ведущего кассовую книгу своею рукою. Для пояснения недостатков отчетности я приложил последнюю месячную ведомость, взятую из петербургского архива, и сделал на ней от себя замечания, согласно словесному объяснению полковника. В конце присоединил подворную опись крестьян софиевского имения, присовокупляя от себя мнение о благосостоянии крестьян сказанного имения, - высказав, что и теперь, несмотря на неисполнение многих основных старых распоряжений господ владельцев, их благосостояние сравнительно пошатнулось, но все-таки оно лучше всех окружающих крепостных крестьян. Намекнув коротко о многочисленности праздной дворни и о далеко не похвальной ее нравственности, укоренившейся после отправки девушек управляющим Зернихаузиным в Саратов на фабрику. Окончив таким образом обозрение софиевского имения, изложив все в особой записке, подшив бумаги, я передал для просмотрения Кофторадзеву и в тревожном ожидании мнения его принялся за такой же подбор других бумаг. Дня через два Кофторадзев позвал меня к себе в кабинет и сказал: - Спасибо, подбором и объявлениями по софиевскому имению я доволен. Продолжай, пожалуйста, в таком роде далее и не стесняйся прибавлять свои мнения, но с условием, чтобы они были вполне правдивы и соответствовали в натуре обстоятельствам. Знай, что этим делом интересуется граф Лев Алексеевич. За всякую неправду, могущую ввесть в заблуждение графа, тебе придется ответить. Повторяю, тебе нужно разобрать бумаги и писать доклад по порядку времени и по посещении мест, проеханных вами, а поэтому тебе придется коснуться, но коснуться подробнее, имений господ Чихачевых, которыми министр, как личный друг П.А. Чихачева, интересуется не менее, чем всеми другими делами.
Таким образом мне предстояло уклониться от других бумаг и описать подробно имения гг. Чихачевых.
Одобренный таким отношением Кофторадзева к моему труду, я еще усерднее принялся за разбор бумаг и, по предположенному плану, приступил к разбору их, начав с балашовских имений гг. Чихачевых, куда мы приехали из Софиевки. Эти два имения - Гусевка и Анновка - принадлежали вдове генерала Чихачевой и отстояли от Балашова в 20 - 25 верстах. Они управлялись главноуправляющим престарелым Н.В. Галиным из села Дуровки Сердобского уезда, выкрещенным евреем, никогда не занимавшимся ни конторою, ни имениями, - главное занятие его было игра на мандолине и чтение французских романов. Он играл и писал левою рукою, и как говорили тогда, да и я лично потом узнал, что он и правою хорошо владел, но не писал по каким-то причинам. Из всего этого ясно видно, что Галин был хитрый старик, успевший чем-то заинтересовать и втереться в доверенность к г-же Чихачевой, которая с настойчивостью отклоняла от управления сына, отставного гвардейского штаб-ротмистра, известного уже тогда описанием Алтайского края на французском языке и похода оренбургского генерал-губернатора В.А. Перовского в Хиву - на русском. Обе эти довольно объемистые рукописи и видел у него, когда в следующее лето по распоряжению Л.А. Перовского изменял формы ведения отчетности в его имениях. Были ли они напечатаны, сказать не могу. С П.А. Чихачевым, субъектом очень замечательным, я познакомлю читателя ниже.
В балашовских имениях гг. Чихачевых было много старообрядцев, молокан и беспоповцев поморской секты, недалеко от них жил один из агентов, препровождавший беглых за Дунай, но мы его не нашли дома, он за несколько дней до нашего приезда скрылся куда-то с своим старшим сыном. От двух его младших сыновей полковник ничего не добился, - "знать не знаем и ведать не ведаем", - твердили они. Им задали хорошую порку, но и этим ничего не добились; да и могло быть, что они не знали, куда ушли в последний раз их отец и брат. Из этих имений было много побегов молокан и даже православных, которые бежали целыми семействами, И немудрено: старый ленивый управляющий жил в ста верстах, а обоими имениями заведовали бурмистры из крестьян, из которых, впрочем, один был грамотный и начитанный из священных православных книг, кажется, за то туда и назначен, к тому же завзятый охотник на стрепетов и зайцев, в изобилии водившихся в тамошних степях, и сурков, изрывших всю степь. Охота на сурков через год отдавалась в аренду за цену от 150 до 200 рублей.
Лет двадцать спустя после моего пребывания мне писал один знакомый из Балашова, что степь - около 2000 десятин, почти вся распахана и испанское овцеводство уменьшено до минимума. Часть распаханной земли отдается в аренду крестьянам от 12 до 15 рублей в год за десятину целинной земли.
Полковник, как сам говорил, был личный друг П.А. Чихачева и по его просьбе желал обревизировать тамошние конторы. Но при первом обозрении контор оказалось, что нет никакой возможности сделать какую-либо поверку. Во всех конторах по инициативе главноуправляющего Галина была введена двойная бухгалтерия, в которой, как оказалось после, он, Галин, сам не понимал ни бельмеса, а писаря были крепостные, малограмотные, вышедшие из местных деревенских школ и только получившие навык в сельских конторах. Месячных отчетов за шесть месяцев в главную контору не посылалось, да их и не было никакой возможности составить по беспорядочным записям. Так и уведомил полковник Чихачева. Но так как назначение полковника относилось главным образом к молоканам и по собранию сведений о их побегах, то подобные сведения о конторах в этом моем обзоре выпускаю, но все вышеизложенное об имениях гг. Чихачевых должен был написать в моем втором докладе.
Свободное копирование
