Следующие дни я был еще весь под впечатлением этого феерического для меня вечера, а между тем вокруг меня разыгрывались события чрезвычайной важности в жизни и нашей семьи и многих других. На другой же день после концерта с утра начались заседания дворянских депутатов. Отец уходил рано и возвращался поздно, усталый и взволнованный. Обыкновенно его уже ожидали у нас дяди и кто-нибудь из знакомых, жаждавшие узнать из первых рук о ходе дела.
- Ну, теперь начинается! - однажды сказал, возвратившись, отец. - Я очень боюсь за Николая Яковлевича, его так разносят, что хоть не показывайся... Брошюру его читают нарасхват... Шум, гам, споры, чуть не до драки... Признаться, даже я не ожидал, что у нас так много еще крепостников. Завтра, поди, будет генеральное сражение.
Что это предстояло за генеральное сражение, между кем и почему, я все еще понимал очень смутно, но меня снова охватило такое страстное желание опять увидать роскошный дворянский зал, переполненный народом, такая жажда новых впечатлений, что я неотступно пристал к отцу взять меня завтра с собой "поглядеть хоть в щелку" на то, что происходит в собрании.
- Ну, хорошо, - сказал он, - приходи завтра в библиотеку... Там увидим.
Дворянский дом с вереницей подъезжавших к подъезду богатых саней и карет выглядел внушительно. Седой швейцар в маскарадном костюме, с. булавой и в треуголке так угрожающе посматривал на кучеров и лакеев, оказался давно знакомым мне добродушным стариком-сторожем, который чуть ли не носил меня еще на руках; он, конечно, тотчас же милостиво отворил мне двери недоступного теперь для многих смертных святилища, Я быстро, как мышь, проскользнул между рядами лакеев в библиотеку, которая теперь, как я уже говорил, была закрыта для читателей и превращена в раздевальню и буфет, а затем задним ходом поднялся наверх, в "парадные" комнаты, где отец и поместил меня около полуотворенной двери, ведущей в зал. Все то же, как и на концерте, все так же чинно и торжественно сидит публика, только ее меньше, и вся она во фраках и мундирах, да на эстраде за длинным столом вместо артистов блестел золотом шитых мундиров целый ряд важных дворянских особ... Кто-то что-то читал долго и утомительно... Кто-то что-то возражал... До меня долетали только смутные звуки... Но вот чтение стало прерываться какими-то возгласами, потом шиканьем... Потом вдруг как будто что-то сорвалось, и зал наполнился невообразимым шумом: громкие аплодисменты, шиканье, угрожающие крики, грохот стульев и топот ног - все перемешалось... Я ничего не понимал и как-то невольно, сгорая любопытством, просунул голову в дверь, как вдруг отец, заметив меня, взволнованный и бледный, схватил меня за руку и сказал: "Ступай домой... сейчас же!.. Больше тебе нечего здесь делать".
А вечером, когда собрались все наши, ожидая с нетерпением возвращения отца, он, усталый и удрученный, сказал, вернувшись: "Ну, теперь шабаш!.. Наш старик окончательно заявил, что он уходит и больше баллотироваться не будет..." А затем он долго сообщал о том, как позорно вели себя крепостники, что никто этого не ожидал, что они чуть не сорвали все заседание, бросившись, схватив стулья, на передовых дворян и членов от правительства, что некоторые угрожали даже предводителю, что старик был очень огорчен... Отец еще долго передавал эту эпопею "генеральной битвы"; между прочим, меня в ней тронуло то, что касалось "нашего старого масона", который почему-то особенно стал близок моему сердцу после знакомства в библиотеке, и мне казалось, что с уходом его должно было что-то круто измениться и в нашей семье.
Известия, принесенные отцом, действительно были очень тревожны, тем более что, как я узнал впоследствии, на этом роковом заседании был прочитан и доклад моего отца кем-то из передовых дворян (так как сам отец, не будучи дворянином, не имел права читать его от своего имени), который очень не понравился большей части крепостников, знавших, что его одобряет и сам предводитель. Таким образом, судьба нашей семьи была близко связана с "старым масоном", в непосредственно близких отношениях к которому мой отец стоял три трехлетия. Все мы теперь с тревогой ожидали исхода дворянских выборов. Опасались, что крепостники проведут своего кандидата, но победили умеренные, выбрав в предводители добродушного "мягкотелого" дворянина, не способного ни на какую крупную инициативу и не желавшего круто порывать с традициями старого предводителя. Таким образом, все осталось как будто пока по-старому, только как-то вскоре таинственно исчез Николай Яковлевич, которого я встретил спустя уже более десяти лет, да старый масон ушел на покой. Но он был привязан к отцу и часто вызывал его к себе "побеседовать".
- Ведь мы сделали свое дело? Не правда ли? А? Что? - любил он повторять каждый раз, когда приходил к нему отец. - Ведь уж теперь этого дела не переделаешь? Как ты думаешь? А? Что? Ну, я и рад... Я сделал свое дело... И мне пора на покой...
Так закончилась в нашем захолустье "освободительная битва" почти накануне 19 февраля.
Наконец, праздничное настроение в нашем городке стало стихать: дворяне разъезжались, а я с нетерпением ждал того дня, когда, наконец, мой новый храм освободится от дворянских шуб и бутербродов и я, наконец, снова начну в нем священнодействовать.
Наступил этот день, библиотека была открыта для публики, и я уже с утра с величайшим удовольствием поселился среди ее безгласных обывателей. Но в этот же день уезжал обратно в Р. и дядя Александр. Удивительное дело, во все каникулы никто из нас не обмолвился ни одним словом о "новой" гимназии и о моей обратной туда поездке, как будто я никогда в ней не бывал. И только теперь вдруг этот вопрос встал во всей его реальной наготе.
- Ну что ж, Коляка, поедешь со мной назад, - спросил меня дядя, когда я с необыкновенным интересом погрузился в разглядывания каких-то роскошных иллюстраций.
Я вспыхнул от неожиданности. Мне почему-то казалось, что этот вопрос давно решен.
- Нет, дядя, - твердо отвечал я, - я не поеду теперь.
- Ну, я так и знал, - сказал он, улыбаясь. - От добра добра не ищут. Так, что ли? Ну, прощай! - грустно прибавил он, целуя меня.
И мне вдруг так стало жалко и его и "новой" гимназии, что я чуть не расплакался и со слезами на глазах бросился ему на шею.
- Не плачь, - сказал он, - и в вашей гимназии скоро будет лучше. Помогай папе! Теперь перед тобой хорошее дело, - кивнул он на шкапы с книгами.
Свободное копирование
