21-го, вечером, сверх всякого ожидания, начало сильно таять.
22-го. Во всю ночь была такая оттепель, что на льду показалось уже много воды, почему и фейерверк, который в день тезоименитства императрицы хотели было устроить на реке, против Почтового дома, поставили на лугу, прямо перед домом нашего герцога. В этот день вышло повеление его высочества о том, кому из нас ехать с ним в Москву и кому оставаться здесь. В числе последних были генерал-майор Штенфлихт, бригадир Ранцау, посланник Штамке, камер-юнкер Геклау, Дюваль и я. Хотя это известие было всем нам весьма неприятно, однако ж надобно было казаться довольными и повиноваться воле герцога. Больше всех сокрушался посланник Штамке, потому что все иностранные министры при здешнем дворе, к которым он все еще покамест принадлежал, отправлялись в Москву, а ему не хотелось быть в этом случае единственным исключением. Его высочество обедал с обоими полковниками и с нами, потому что из прочих никто не остался при дворе обедать. После обеда приехал к его высочеству адъютант князя Меншикова с приглашением на завтрашний вечер по случаю именин князя; он же имел приказание пригласить на этот праздник как наших тайных советников, так и иностранных министров. Вскоре после адъютанта приехал к его высочеству с визитом молодой польский граф Сапега; с ним был один старый французский капитан, человек очень приятный, вероятно его гувернер. Он уверял, что от первого наводнения князь Меншиков понес убытку с лишком на 20 000 рублей, что я уж слышал и от других. Легко поэтому вообразить себе, сколько бед наделали повсюду последствия наводнения, если князь один пострадал так много. Вечером его высочество ужинал у графа Бонде (к которому кушанья всегда носят из герцогской кухни), где были также Альфельд, Штенфлихт, Лорх и мы, дежурные. Но так как герцог, против своего обыкновения, после обеда немного соснул и от того чувствовал себя не совсем хорошо, то мы оставались там только до 10 часов.