8-го, поутру, все кавалеры и прочие придворные служители, по приказанию тайного советника Бассевича, как гофмаршала, были вызваны ко двору, где посланник Штамке прочел им следующее присланное к тайному советнику постановление, которое его королевское высочество сам сочинил и накануне собственноручно написал:
“Божиею милостию мы, Карл-Фридрих и проч., объявляем сим всем и каждому, что с некоторого времени, к величайшему нашему неудовольствию, до нас стали доходить слухи о спорах и ссорах, которые здешние наши придворные чины позволяют себе как между собою, так и с посторонними, и что мы, по здравому рассудку и совести, не только не хотим, но и не можем терпеть долее подобных беспорядочных, вредных, недостойных и ни к чему не ведущих поступков, запрещаемых во всех благоустроенных государствах и легко могущих иметь дурные последствия. В предупреждение таковых признали мы за благо объявить всем и каждому, знатному и незнатному, от наших тайных советников до последнего из наших слуг, невзирая на лица и заслуги, кто бы ни был (sine resp ectu nullarum personarum sive meritorum, quisquis etiam sit), нашу твердую и непреложную волю, постановляя следующее:
Считающий себя вправе жаловаться на другого имеет относиться или к нам непосредственно, или к нашему тайному совету, который, по рассмотрении дела, доставляет ему удовлетворение или постановляет иное решение. Если затем кто-нибудь начнет ссоры или придирки, будет ли то в обществе или нет, в трезвом или нетрезвом виде, с своими или посторонними, то тот лишается благоволения и подвергается нашей немилости, при чем виновный в ссоре с лицом, состоящим в нашей же службе, как достойный двойного наказания, немедленно, без всякого оправдания и дальнейшего исследования, отставляется от своей должности. Если же кто забудется до того, что позволит себе подобный поступок даже в нашем присутствии, то, кроме лишения места, подвергнется еще, смотря по званию своему (гражданскому или военному), суждению нашей правительственной канцелярии, или военного суда, которые по усмотрению определяют дальнейший ход дела.
Вместе с сим предписывается всем, кому случится быть при таких ссорах, не скрывать их, а напротив надлежащим образом доводить до нашего сведения под страхом лишения полугодового жалованья. Так как все вышесказанное есть наша твердая и неизменная воля, то мы в заключение еще раз отечески подтверждаем всем и каждому, от высших до низших, без всякого исключения, не надеяться на нашу доброту и снисходительность, избегать вины и строго сообразоваться с сим нашим постановлением, под опасением названных наказаний и их быстрого и точного исполнения. Дано в С.-Петербурге, 7 ноября 1721 года.
(М. П.) Карл-Фридрих”.
После обеда его высочество опять ездил к князю Трубецкому, куда был снова приглашен вчера вечером. Он был принят по обыкновению, при звуках труб, маршалом (должность которого исправлял опять князь Голицын). Их величества император и императрица были уже там до нас. Молодая новобрачная из первых бросилась мне в глаза. На ней были великолепное вышитое золотом и серебром штофное платье беловатого цвета и большой бриллиантовой убор на голове и груди. Впрочем, лучшие из этих драгоценностей, кажется, принадлежали ее падчерице, княгине Черкасской, которая на сей раз была одета весьма просто и на голове имела только несколько бриллиантов. Новобрачная была в этот день необыкновенно хороша: казалось, она очень покойно провела первую ночь с своим старым князем. Молодой был одет просто; говорят, он большой брюзга, и я, как многие, сердечно сожалею об этой хорошенькой женщине, которая должна проводить свои молодые годы таким странным образом; да и брак этот, как рассказывают, состоялся совершенно против ее воли. У старого князя, сколько я знаю, только трое детей, именно княгиня Черкасская, потом еще другая, очень милая, незамужняя дочь и сын, который, говорят, женится в Москве на младшей Головкиной, как скоро приедет туда царская фамилия. Этот молодой человек покамест только денщиком при императоре, но пользуется его расположением; он говорит по-немецки и вообще довольно хорошо образован (Это был князь Никита Юрьевич Трубецкой, друг Кантемира, впоследствии генерал-фельдмаршал.). Отец его имеет польский орден Белого Орла. Император и здесь, как всегда, был посаженым отцом жениха, а императрица посаженою матерью невесты. В этот второй свадебный день я не заметил ничего особенного против первого дня, кроме разве того, что в первый при начале обеда было только два выхода — обеих подруг невесты и дружки, а тут прибавился еще один, по порядку первый — выход новобрачного. Он вошел, подобно тем, предшествуемый трубачами, шаферами и маршалом; до его появления против его места сняли несколько блюд и поставили поперек стола ряд опрокинутых тарелок, а у стола стул, на который молодой потом стал и по тарелкам прошел на свое место. Подойдя под венок, висевший над невестою, он сорвал его и, сев на место, подержал несколько над ее головою, потом поцеловал молодую и снова держал его ей перед глазами и над головою (на все это она смотрела очень насмешливо); в последний раз, держа венок, он опустил его так низко, что стрелка, воткнутая в косу новобрачной, запуталась в нем; его с трудом наконец отпутали и передали одному из шаферов. Тосты за здоровье были обыкновенные. За обедом много смеялись, частью над тем поручиком гвардии, который может так страшно хохотать и о котором я уже упоминал как-то, частью над старым Иваном Михайловичем, отцом невесты, сидевшим против императора, который все с ним шутил. Кто не видал, тот не может представить себе, какое огромное количество желе съедает этот старик с величайшею поспешностью. Он взял себе (я не лгу) большое блюдо, уставленное стаканами и блюдечками. Император, уже знавший его слабость, тотчас заметил это и велел ему открыть рот, а сам встал с своего места, взял стакан с желе и, отделив его ножом, влил одним разом тому в горло, что повторял несколько раз и даже своими руками открывал Ивану Михайловичу рот, когда он разевал его не довольно широко. Бедный дружка (молодой князь Трубецкой) также терпел немало за столом императрицы: лишь только государыня подавала знак, сестра его, княгиня Черкасская, прислуживавшая за обедом и стоявшая позади брата, начинала щекотать ему под шеей, а он всякий раз принимался реветь как теленок, которого режут, что гостей очень потешало. После обеда начались танцы, сперва церемониальные, точь-в-точь как в первый свадебный день, без всякой перемены. По окончании их его высочество пригласил императрицу на польский, который продолжался довольно долго; потом его высочество танцевал с новобрачною менуэт, а затем еще со многими дамами, потому что его часто выбирали. Ее величество императрица во все это время сидела под тем же балдахином, под которым сидела и за обедом. Император ходил взад и вперед или сидел то с своими министрами, то с императрицею; он обыкновенно помещался возле нее с правой стороны, а его королевское высочество, когда не танцевал, постоянно с левой, и ее величество (как почти всегда) много с ним разговаривала. Император был в очень хорошем расположении духа: когда танцевал какой-то граф (делавший сильные движения руками и всем телом), он начал сперва сидя подражать ему, чему императрица от души смеялась; потом, когда тот стал танцевать во второй раз, он встал, подошел к его высочеству и, показывая пальцами на танцевавшего, повторял все его телодвижения. Его высочество много смеялся этому. Так как меня, между прочим, пригласила на менуэт младшая Шафирова, то я потом, с своей стороны, выбрал внучку новобрачного князя (дочь княгини Черкасской, лет двенадцати, с которою я уже познакомился, когда мы были в первый раз у князя Валашского); это, кажется, очень понравилось императрице, потому что она начала смеяться, потом долго говорила с его королевским высочеством. По причине тесноты в комнате мне часто приходилось танцевать близко от них, и я очень хорошо слышал, что ее величество говорила обо мне; герцог несколько раз назвал мою фамилию, из чего я заключил, что императрица до тех пор не знала меня хорошенько по имени. Все были в восторге от моей маленькой хорошенькой дамы, которая хоть и участвовала в первых церемониальных танцах, но менуэта в этот вечер еще не танцевала. Она и в самом деле заслуживает похвал и удивления, потому что для своих лет танцует как нельзя лучше; у нее, как и у матери, черные волосы, прекрасное правильное лицо и чудная фигура; манеры ее чрезвычайно милы (Это была единственная дочь канцлера князя Черкасского, княжна Варвара, вышедшая впоследствии замуж за графа Петра Борисовича Шереметева и умножившая своим богатством огромное состояние Шереметевых.). После нескольких часов танцеванья император начал со всеми стариками один танец, которого я не могу назвать. Их было 8 или 9 пар, а именно император с императрицею, великий адмирал, новобрачный, вице-канцлер, князь Валашский, генерал князь Голицын и другой князь Голицын, брат его, который исправлял должность маршала. Все они должны были танцевать с молодыми дамами. Старый генерал-майор Бутурлин и генерал-майорша Балк составляли девятую пару. Император, будучи очень весел, делал, одну за другою, каприоли обеими ногами. Так как старики сначала путались и танец поэтому всякий раз должно было начинать снова, то государь сказал наконец, что выучит их весьма скоро, и затем, протанцевав им его, объявил, что если кто теперь собьется, тот выпьет большой штрафной стакан. Тогда дело пошло отлично на лад; но лишь только танец кончился и бедные старики, запыхавшиеся и едва стоявшие на ногах от усталости, сели отдыхать, как император снова начал танцевать польский, в котором они, не успев даже порядочно усесться, опять должны были участвовать, чем наконец утомил их до того, что они, наверное, не оправились и на другой день. Вслед за тем его величество хотел начать менуэт с императрицею, но так как она отказалась, боясь, может быть, чтобы это ему не повредило и, вероятно, сама чувствуя усталость, то он взял ее под руку, пожелал всем спокойной ночи и уехал с величайшею поспешностью. За ними, простясь с новобрачными и детьми князя, уехал и его высочество. Было около половины десятого, когда он возвратился домой. В 11 часов тайный советник Бассевич приехал от Кинского (у которого в тот день в первый раз собиралось новоучрежденное общество) и только что разделся, как к нему пришли Ягужинский, майор Румянцев и Татищев, которые просидели у него до трех часов утра. Они проводили время за картами и бутылкой вина. Тайный советник выиграл наконец один червонец, потому что игра была небольшая. Признаюсь, когда явились карты, мне стало страшно: я опасался высокой игры, тем более что гости сами непременно хотели играть и прилежно переговаривались между собою по-русски.
Свободное копирование
