Самые теплые воспоминания относятся к тому товарищескому, довольно близкому кружку, с которым проводил я постоянно время. Это была истинно одна семья; в настоящее время, с прогрессом века, нас бы назвали коммуной, но тогда так естественно мы считали себя связанными друг с другом, что ежели у одного были деньги, то другие не заботились о своих средствах. Не только наша собственность, но все наши помыслы, чувства были единомысленны. Разумеется, между нашими были друзья и с слабостями и с недостатками, даже с пороками, но все это прощалось, забывалось в общей нашей друг к другу привязанности. Старше нас всех был достойный Алексей Федорович Крузенштерн, старый кавказец ещё времен Головина, долго только по отъезде моем оставивший окончательно Кавказ. Это была истинно благородная, честная натура, с самым теплым сердцем и отлично знающая и понимающая Кавказ. Затем искренний друг мой Сергей Васильчиков, с которым я жил и любил его, как родного брата. Доброты он был неимоверной, и когда он кого полюбит, то привязанности и самоотвержению его не было конца. Обыкновенно серьезный и пасмурный, когда он развеселялся вином (что, к сожалению, было очень часто), он делался весел до невозможности и отличался оригинальными выходками. Расскажу несколько таковых о моем добром друге. Раз просил я испробовать и купить бочку кахетинского вина для нашего дома из погреба виноторговца Ленца. В продолжении трех дней, живя вместе, я не мог видеть Васильчикова: выходя на службу к князю Воронцову весьма рано, я всегда заставал Васильчикова в постели, спящего в безобразном виде, по словам человека его, два раза в день привозимого товарищами от Ленца. Наконец, как-то перед обедом – у нас постоянно собирался к столу наш кружок – мы с товарищами растолкали Васильчикова, и я взбешенный стал сильно упрекать его в его поведении. Заспанный потянулся он в кабинет, вынул из ящика какую-то записную книжку и наивно сказал: «что ты ругаешься, сам же приказал выбрать вино, вот посмотри». В книжке было написано: бочка № 4 вино мягкое, но после него сильная головная боль, № другой бочки производит тошноту и т.д. Наконец № 11 – отличное вино, никаких последствий. Общий хохот встретил эту выходку, мы купили № 11 и на время Васильчиков прекратил пробованье. Так и во всем прочем Васильчиков отличался подобной добросовестностью. Раз на bal costume у князя он костюмировался в женское платье princesse de Lemballe, заказав весьма роскошный костюм avec des paniers в магазине Блота. Он выбрил себе, несмотря на маску, усы, и при ужасных мучениях, заблаговременно велел себе выдернуть все волосы, которыми были обросши его плечи и грудь. В продолжение целой недели он, тайно от всех, дома брал уроки менуэта у балетмейстера и действительно произвел необычайный эффект на бале, танцуя менуэт с бароном Николаи, также костюмированным маркизом. Князь и княгиня Воронцовы до слез хохотали, глядя, как добросовестно и совершенно серьезно Васильчиков выделывал свои па. Еще один маленький эпизод, который вместе с тем характеризует нравы Тифлиса. Васильчиков крайне любил меня, доверял мне и только меня слушался, когда разгуляется; раз вызывают меня из театра в дворянский клуб, чтобы усмирить Васильчикова. Большая зала собрания в конце отделена была колоннами и толстыми новыми драпри. Входя в залу, я нахожу ее совершенно неосвещенной; выстроенные, как для представления, несколько рядов кресел наполнены весьма развеселившейся компанией, в числе которой почтенные генералы и сановники, члены клуба. За занавесками видно усиленное освещение; меня останавливают, сажают в первый ряд, говоря: тише, сейчас начнутся живые картины. Наконец занавес открывается, и я вижу Васильчикова на ломберном столе, совершенно раздетого с одной Анной на шее, опершись на биллиардный кий, около него, также раздетые, на полу съежившиеся товарищи – картина должна представлять пастуха, стерегущего овец: общие аплодисменты публики. Между тем, дежурный старшина клуба во фраке (почтенный председатель контроля Христинич) весьма серьезно поворачивал доску стола, чтобы показать фигуру с разных сторон; ножка стола ломается, Васильчиков падает, и я, накинув на него шинель, увожу на извозчике домой. Подобные детские и, можно сказать, невинные шалости занимали и забавляли всех.
