Зима
5 ноября 1876 года. Пятница
Мне кажется, едва ли дотяну я эту тетрадку до Нового года. Зимою обыкновенно пишется больше: во-первых, лень слабее, во-вторых, и писать больше, так как в городе со мной случается более достойного замечания, чем в деревне. Не знаю, буду ли я продолжать дневник. По моему мнению, он мне необходим. Иногда вдруг охватит меня чувство одиночества, хочется поверить кому-нибудь свои радости, свои печали, а вокруг ни одного отдельного лица, а только стоглавое товарищество. Я поссорился с А., глуповат он или просто в нем есть некоторые несимпатичные черты, я решить не могу, да и не стоит трудиться. Он теперь для меня слишком ничтожная личность. Вот и примешься в эти тяжелые минуты за дневник и плачешь иногда над ним.
Впрочем, слезы-то теперь не встречаются, а во втором и третьем классах нередко они бывали. Выйдешь на занятиях из класса, прильнешь к стенке и зальешься горячими, жгучими слезами. Не знаю, куда после моей смерти забросит судьба этот дневник и какое сделают из него употребление (я намерен его хранить всю жизнь). Может быть, попадется он в мелочную лавочку, к нашему Воробьеву, например, и в него будут завертывать шоколад и кофе, а может быть, он попадется еще куда-нибудь и похуже.
Что будет во второй тетради дневника, не знаю. Мне кажется, что там будут встречаться более зрелые мысли. Уж за одну первую страницу я краснею, и если на ней одной написано много глупостей, сколько же наберется их на 300 с лишком страницах этой тетради?
Завтра отпуск. Я ждал и жду субботы с величайшим нетерпением: надоела гимназия. Если позволят дома - отправлюсь на репетицию, а если нет - пойду в институт.
У нас теперь урок Докучаева. Скука смертная: он разбирает сочинения. Только и слышишь: "Вы списали с вашего товарища", или "У вас галиматья написана" и следующий за тем рев, выражающий полное сочувствие класса к тем, к кому обращены эти слова.
За четверть часа до чаю. Я еще в конце прошлого года выбран певчим и только что со спевки. Не знаю почему, но мне ужасно весело, я забываю, что я в гимназии. А завтра между тем трудные уроки: Закон Божий и история. По Закону Божьему задана вся всенощная, а это не шутка. Впрочем, я надеюсь все выучить. Я даже желал, чтобы меня спросили по истории - я люблю отвечать по ней. Слова и мысли льются, факты, цепляясь один за другой, составляют связный рассказ былого, и давно умершие личности точно недавно сошли в могилу, точно сам присутствовал при тех их подвигах, которые описываешь у доски с картой.
Одно только жалко: в голове нет-нет да и промелькнет мысль: "А ну, как злодей Григорович срежет?" - и запутаешься, укоротишь рассказ, чтоб не сказал учитель, что он разбавлен водой. Приходится передавать одни голые факты, факты и факты, не оживляя их интересными подробностями!
Однако я заболтался! Не мешает приняться за историю. Выучу, что успею, до ужина, а потом займусь и после него. Отрадно броситься в постель после трудового дня и заснуть с светлой мечтой о Лизе!
Звонок... Ну, после ужина успею заняться. Теперь перемена, все повалят курить, я же еще поболтаю. Странны мне для самого себя мои чувства к Лизе. Люблю я ее или нет? Э, да не стоит давать себе в этом отчета! Просто она мне нравится за гибкий стан, ясный взгляд, бойкую речь, негу и грацию! Нет, впрочем, не просто нравится! Бывают минуты страстной любви. Я лицом приникаю к подушке и целую, целую ее без конца, воображая, что целую Лизу. Конечно, это довольно смешно, но я не желаю останавливать в себе проявлений чувства, в чем бы оно ни выражалось!
А ведь какой я дурак на самом деле! Понятно, что всякий, кто прочтет эти строки, вполне согласится со мной и похвалит меня за смирение. А между тем я самолюбив, самолюбив до глупости и не считаю это пороком.
Свободное копирование
