[i] … постановки эти… неожиданно отпали из-за болезни Германовой… — В 1914 г. пьеса вообще была снята с репертуарного плана, запрещенная цензурой как произведение немецкого автора. Эскизы декораций и костюмов были готовы почти все, часть их попала в музеи (ГЦТМ, ГТГ, ГРМ), другие материалы хранились у художника. В 1934 г. наметилась новая попытка поставить пьесу Ф. Шиллера. Станиславский писал тогда Добужинскому: «… у нас есть два талантливых члена труппы: Степанова и Ливанов. Они, вдвоем, мечтают о 2‑х вещах: 1) “Ромео и Джульетта” и 2) “Коварство и любовь”. Вторая пьеса выполнима, у тебя были наброски, эскизы, целы ли они? Не потерял ли ты вкус к ним и к самой постановке. Я мог бы сказать, если б пьеса была намечена, что мне нужна именно твоя манера. Это был бы повод обратиться к тебе. Тогда или разрешили бы, или отказали. Остальное устроилось бы само собой. Подумай на эту тему и напиши…» (ГРБ). В ответ Добужинский писал 7 июня 1934 г.: «Я с такой радостью хочу ответить положительно относительно “Коварства и любви”. Конечно, за эти 20 лет я растерял почти все эскизы, но у меня сохранился весь собранный для этой неосуществленной постановки материал. Интерес к ней у меня воскресает, но в значительной мере будет зависеть от “подхода” к этой новой постановке.
Но как быть с предварительными столь важными разговорами и обменом мнений относительно пьесы и с ее, как говорят, “оформлением”, о разрешении того “полового” вопроса (помню твое выражение!), в котором заключается сердцевина задачи?
Было бы возможно для этих разговоров мне приехать на некоторое (вероятно, не на очень продолжительное) время в Москву? Письмами ведь очень трудно, почти невозможно все выяснить. Сговорившись о плане, я мог бы уехать к себе домой, чтобы здесь затем заняться разработкой макета. Но как в дальнейшем? Это мне неясно: или послать макеты в театр и предоставить театру их выполнить без {433} моего участия (что мало желательно), или же сделать вторичное путешествие, их с собой привезти и проследить за осуществлением постановки?
Как ты сам об этом думаешь?
На долгое время я не мог бы приехать. Я здесь живу периодическими и очень неровными и неопределенными заработками, и если бы я мог обеспечить семью на время моего отсутствия, разговору бы не было. Но при существующих обстоятельствах пришлось бы “выкраивать” время, о чем, впрочем, можно было бы заранее списаться.
Конечно, материальная сторона — самое нудное дело, но все же, если мой приезд (или приезды) не будут продолжительными, я как-нибудь справлюсь, и о дальнейшем можно уже будет сговориться на месте. Во всяком случае, думается, что путешествие мне будет обеспечено?
О радости совместной работы в родном мне театре и свидания с тобой лучше не говорить. Мне, кроме того, страшно интересно было бы увидеть, что делается в театрах и вообще в искусстве.
Для выяснения формальной стороны вопроса о приезде я напоминаю то, что ты, вероятно, знаешь, что я с 1923 г. принял литовское гражданство как оптант (человек, имеющий право переменить гражданство на основании соглашения двух стран. — Г. Ч.) с разрешения Советского правительства.
Еще раз от всей души благодарю тебя, дорогой мой Константин Сергеевич, за твое сердечное письмо и буду счастлив, если ты мне напишешь в ответ» (Музей МХАТ, фонд К. С. Станиславского). Постановка не была осуществлена.
Свободное копирование
