А утром, когда взошло солнце, в деревню въехало несколько конников. Это была наша разведка. Потом подъехали еще красноармейцы и стали проверять документы. Мы все были во дворе этого дома, когда один из проверяющих солдат схватил какого-то мужика за грудки, рванул, а под рубашкой того – форма полицая. Он выхватил пистолет и застрелил его на месте.
Нам сказали, чтобы мы некоторое время оставались в деревне, поскольку линия фронта еще близко. До нас доносились взрывы, канонада артиллерии, гул пролетающих самолетов. Но мне кажется, что мы больше не ночевали в этой деревне. Наша армия так стремительно наступала, что нам скоро разрешили ехать обратно. Этой стремительности мы с матерью обязаны жизнью.
И вот мы едем обратно. Нам навстречу несутся наши танки с красными звездами на борту, летят самолеты истребители, бомбардировщики с красными звездами на крыльях. Мы разговариваем с нашими красноармейцами. Мне запомнился один красноармеец. Он разговаривал с моей матерью. На нем сверху был надет комбинезон. По-видимому, он был танкист. И по ходу разговора, он отворачивает борт комбинезона, и я вижу новую, с иголочки, гимнастерку всю в орденах и медалях. Передо мной совсем другая Красная армия, совсем не та, которую я видела, когда она отступала. А какая авиация, сколько самолетов! Когда наши отступали, я один раз видела наш самолет. Перед самым приходом немцев мы жили у Марии Климентьевны. Ее дом был недалеко от реки Друти. За домом огород, а за огородом начинался луг до самой реки. Я была во дворе около дома. Вдруг я услышала буквально рев самолетов. На меня на бреющем полете несся самолет с красными звездами, а за ним гнался немецкий с черными крестами. Перед домом наш взмыл вверх. Не знаю, что с ним стало, но наверно он ушел от погони, так как взрыва я не слышала. А когда немцы за 40 км бомбили Могилев, мы не видели ни одного нашего самолета. Как все изменилось! В моей душе просыпалось непонятное мне чувство. Мне еще не было знакомо понятие – патриотизм, но это было чувство защищенности и благодарности. Я еще не понимала, что 3 года со дня оккупации мы каждый день жили под страхом смерти. И вот теперь этот страх позади. Мы возвращаемся к нормальной жизни. Я еще не знала, что среди этих красноармейцев мой двоюродный брат, двадцатилетний Анатолий Олейников, сапер. Война еще не кончена. Надо дойти до Берлина и отомстить фашисту за нашу измордованную землю, за убитых советских людей, за стольких сирот. И он дойдет, и отомстит, и вернется.
Мы ехали обратно, а нам навстречу шли и шли наши войска. Это было начало июля. От раздувшихся убитых лошадей, валявшихся нескончаемо вдоль дороги, шел такой смрад, что дышать было невозможно. Наш возница сказал моей матери, чтобы она подыскала себе другую подводу, кто довез бы ее до Белынич, так как он туда не поедет, а останется здесь в ближайшей деревне. Какой-то хозяин подводы взял наши пожитки к себе на телегу, и мы продолжили свой путь.
В Белыничах мы остановились в том же доме, откуда и уезжали. Там находилась семья с троими детьми. Сам глава семьи во время оккупации работал в комендатуре у немцев, и собирался как можно скорее уехать из Белынич. Но для выезда нужна была справка, что ты не служил немцам. Ему выдали справку, что он был «активным работником комендатуры», а с такой справкой далеко не уедешь. Тогда его жена аккуратно вычистила слово «активным» и заменила на слово «счетным». Она очень возмущалась: «Какой он активный, работал, чтобы дети с голоду не померли». И они тут же уехали.
Мы с матерью некоторое время жили в этом доме. На постой здесь останавливались наши бойцы. Я запомнила одного уже пожилого солдата. Он угостил меня какими-то очень вкусными и красиво упакованными конфетами и сырками из «американского подарка». Так я узнала, что в мире есть еще и страна Америка, которая присылает нам такие подарки, а еще и машины «Студабеккеры». Он спросил, как меня зовут. Я ответила: «Зоя». На что он сказал: «А у меня в деревне так зовут козу». Так началась наша мирная жизнь.
