Сорокины собирались переехать из Петрограда в Москву, а пока я поселилась в Кривоколенном переулке у сестер Ильи. Перед своим отъездом в Берлин он меня познакомил со своим другом юности Николаем Ивановичем Бухариным, который был тогда редактором газеты «Правда». Как член Центрального Комитета он обещал достать все документы для моей поездки в Германию.
В большой коммунальной квартире Белла, Женя с мужем Левой и их сыном Юркой занимали огромную комнату — бывшую гостиную некогда роскошных апартаментов, хозяйка которых ютилась в клетушке для горничной и давала уроки французского языка.
Юрка, мой двоюродной брат, был избалованным хорошеньким мальчиком в кудряшках. Его отец, Лева — рыжий польский еврей из Лодзи — нэпман, торговал драпом. За несколько месяцев до моего переезда в Москву он попросил разрешения вернуться в Польшу. Женя и Юрка должны были поехать позже, когда Лева откроет свое дело. А пока что — он ждал разрешения и панически боялся, что его арестуют до того, как он получит заграничный паспорт. На нервной почве он все время чесался и подметал сыпавшиеся из-под его длинных ногтей струпья. Помню его в кальсонах с завязками, с совком и щеткой, бегающим по комнате, скребущим свое рыжее тело. Когда кто-то приходил к нему, он за ширмой надевал костюм и деревянным аршином отмерял кусок требуемого драпа. Большие рулоны разноцветной материи стояли в комнате. На входных дверях висела блестящая табличка:
«Л. Каган. Три длинных звонка и один короткий».
Вскоре Лева уехал в Польшу, и я больше никогда его не видела. Женя, видимо, его любила. Во всяком случае, в Париже у ее кровати стояла его фотография.
Женя вела хозяйство. Белла была похожа на Илью. Она торговала на Сухаревке сахарином и приносила полотенца керенок, которые она дома разрезала. Была еще одна сестра — Маня, слывшая красавицей. Маня была больна манией преследования, и никто не знал, где она жила. В Париж она приехала позже сестер. Во время оккупации Белла и Женя с Юркой выжили, никуда не уезжая. Их никто не выдал, а Маня погибла, ведь никто не знал ее адреса. До войны она изредка приходила к Илье в кафе. Одета она была как нищенка. У нее были пряди волос разного цвета — лиловые, желтые, зеленые. В то время она зарабатывала тем, что показывала на своих волосах клиентам какой-то парикмахерской разные оттенки красок. Я стеснялась тети, а Илья радовался, что она появилась, и отдавал ей все деньги, которые у него были. Брата она боготворила, говорила ему нежные слова, но своего адреса не давала. Белла и Женя тоже очень любили Илюшу: первая — переписывала его статьи, а вторая — угощала очень вкусными блюдами, зная его вкусы. Все три сестры были убеждены, что в Эренбургах течет голубая кровь. Откуда? Для меня это так и осталось загадкой. Тети были избалованы, но удивительно приспособились к бедности. Никогда ни на что не жаловались. Белла и Женя любили цветы. В Париже они ходили на рынок, когда он закрывался, и подбирали валявшиеся на земле сломанные гвоздики, розы, гладиолусы, а дома составляли букет. Так они украшали свою жизнь. Анна Борисовна, их мать — моя бабушка, считала, что женщины должны быть хорошо одеты. Она приучила их к хорошим и модным вещам. В Париже Белла и Женя придумали, как обмануть нищету. Они покупали в универсальных магазинах то, что им нравилось, надевали платье или блузку с юбкой два-три раза и — под каким-нибудь предлогом — сдавали обратно.
Но то было в Париже, а в Кривоколенном была одна забота — как достать много денег, чтобы купить еду.
Свободное копирование
