Дневник N 5 21 мая 1940 года
Сегодня мы нашу "кухню" (т.е. стол с примусом, ведро и т.п. утварь) перенесли в комнатку, которую хозяйка для этого оставила и переселилась в сарай. Она (хозяйка) не хочет, чтобы мы готовили на террасе, потому что, "видите ли, соседи жалуются" и т.п. Эти люди, которые сдают дачи, - частные собственники, яростно обрабатывающие свой клочок земли; в них нет абсолютно ничего советского. Это самые что ни на есть низкопробные мещане: сплетники, "клопы обывательюсы" - по Маяковскому. Мещан я ненавижу пуще всего, потому что это самые тупые и вредоносные люди, с их мелкой хитринкой, эгоисты и ярые собственники. Их много, но в конце концов жизнь их искоренит, и особенные надежды я возлагаю на молодежь, которой должны опротиветь эти клещи-родители. Мать возмущается нашим "переселением" и мещанством хозяйки и соседей, но это глупо. Нужно относиться к таким невзгодам свысока и не вступать в пререкания с тупицами-скрягами, как наша хозяйка. Я не обращаю особого внимания на наши теперешние и, быть может, будущие невзгоды, потому что себя "растрачивать" на мелкие стычки с неприятностями, которые я не могу исправить, я не намерен. Вот, например, в Сокольниках. Мать говорит, что комнатка будет малюсенькая, и заранее беспокоится о проблеме питания (как устроить с домработницей и т.п.), вообще тревожится и предрекает неприятности на этом фронте. Что сейчас об этом говорить? Кстати, мать говорит, что Муля последнее время совершенно перестал помогать, не слушает, когда с ним говорят, очень куда-то спешит и вообще "обсвинел". Я предполагаю, что это у него временное явление, зависящее от того, что он завален делами всякого рода.
Возможно, что надежда скоро увидеть Алю вследствие долгосрочности ее заключения ослабла и что тем самым мы для него представляем объективно малый интерес, потому что главный его интерес - Аля, а мы ему ценны, по-моему, только как люди, близкие к ней. Конечно, личное расположение играет свою роль, но в конце концов он не нанимался нам помогать; в то же время до последнего времени он нам помогал беспрерывно; но эта помощь как-то незаметно ослабла. Он (Муля) как-то нас "приучил" к своей помощи, и бросать нас в моменты переездов, болезней и трудностей - неважно. Он был единственным человеком, который (кроме Пастернака) нам по-настоящему помогал, и без него мы бы испытали больше, гораздо больше трудностей. Опять-таки, все же я склонен думать, что эта "холодность" к нам вызвана чрезмерной нагрузкой и выкарабкиванием из ряда спешных дел. Возможно, что ему просто надоело с нами возиться, мол, повозился и будет, а теперь сами можете; впрочем, шут его знает!
Подождем - увидим, опять приходится повторить эту послужившую формулу. Я не боюсь маленькой комнатушки в Сокольниках, я не боюсь, быть может, противных соседей, потому что все это я воспринимаю (для меня) как временно-длительные тяжелые бытовые условия, из которых мы когда-нибудь да и выкарабкаемся, уж, во всяком случае, я-то выкарабкаюсь. За себя я не беспокоюсь - предо мной много, очень много времени впереди, беспокоюсь я за мать, которая заслужила лучшие бытовые условия, перед которой гораздо меньше жизни, чем, например, предо мной, которая завтрашним днем жить не может и которой необходимы надлежащие жизненные условия для работы. Я твердо верю, что это образуется. Когда - сказать не могу.
Но, опять-таки, думаю, что волна нас вынесет вновь наверх. Мы, когда переедем в Сокольники, приблизимся, и значительно, к Москве. Возможно, что это будет "первый шаг" к улучшению и урегулированию нашей жизни.
Свободное копирование
