Не только шутливые, но и трагические случаи бывали в институте «Гипросвязь». В конце 1970-х годов, например, там повесился один из сотрудников.
Причины этого происшествия мать мне прояснить не смогла. Она рассказала, что это был новый человек в должности инженера и его она толком не знала, как не знала и людей, которые работали с ним вместе в одном отделе, и могли бы поведать, что же, конкретно, стало причиной суицида. Вообще моя мать трагических случаев как-то боялась, опасалась и всегда пыталась о них не вспоминать. Когда же она встречалась с чьим-то несчастьем, то обегала его стороной. У меня иной раз появлялась такое чувство, что она боится «заразиться» чужим горем, как гриппом. Это может показаться абсурдом, но те, кто читал «Суеверия моего детства» подумают иначе. Много-много странного было в той, послевоенной жизни, в которой в оду кучу смешалась коммунистическая идеология, основательно подзабытое славянское христианство и пересаженные на новую почву балто-славяно-финские предрассудки и поверия.
Мать любила вспоминать только хорошее, надеясь от этого стать счастливее. Она много раз твердила мне о «силе слов», забыв о старой восточной мудрости «сколько не говори халва – во рту слаще не станет». Хотя, если приглядеться, вся ее жизнь была только подтверждением этой фразы.
Поэтому то, что мне известно, можно уложить в несколько строк.
Вечером в пятницу некий сотрудник, вместо того, чтобы идти домой, после окончания рабочего дня, вышел на лестницу института в районе предпоследнего этажа и затаился там. Дождавшись, когда здание опустеет и на этажах погасят свет, он достал из портфеля заранее приготовленную веревку, привязал ее к перилам лестницы, накинул себе не шею петлю и прыгнул в проем.
Лестница, на которой он свел счеты с жизнью, стояла, как бы отдельно от здания. Так называемая «незадымляемая лестница» до которой не дым, ни огонь при пожаре дотянуться не мог. Их остекляют снизу доверху, чтобы через разбитые при пожаре стекла было проветривание. Вот в таком «аквариуме» он и висел.
Как не странно, но никто его не заметил. Уборщицы убирались не в пятницу вечером, а в понедельник с утра. Охранники объезжали здание на лифте, вместо того, чтобы подниматься по лестнице. Снаружи углядеть тоже было сложно – улица темная (учитывая то, дикое, советское время, когда ни лампочки, ни машины), жилых домов на ней нет, рядом заросшее лесом антенное поле, вся противоположная сторона занята ТЭЦ-16, поэтому пешеходы там редки.
Интересно то, что мы с матерью то ли в субботу, то ли в воскресенье вечером зачем-то проходили там и мне показалось, что в призрачном полумраке я вижу какую-то тень на лестнице, напоминающую висящий мешок. Но я не придал этому никакого значения – стекла лестницы немытые, освещение скудное, этаж высокий – могло и почудиться.
Он провисел там уже целые сутки, когда его семья стала его разыскивать. Как всегда – по моргам, по больницам. Обзванивали близких людей и сотрудников. Но никто его не видел. На работе о нем также ничего знать не могли, хотя он висел несколькими этажами выше помещения охраны. Все ждали понедельника, поскольку милиция принимает заявления о пропаже людей только через три дня после их исчезновения.
Он провисел все воскресение, а в понедельник рано утром полусонные охранники, наконец-то решили обойти здание перед началом рабочего дня и обнаружили висельника.
Вот тут и началось! В режимном предприятии – самоубийца висит несколько дней, а охрана его не находит! Значит сидит внизу в своей рубке, попивает чай, рубится в домино и карты и не проходит дальше туалета.
Пошумели-пошумели и замяли, поскольку – зачем вешать на учреждение позорное пятно. К тому же об этом могли узнать в верхах, а тогда попало бы по шапке всем, начиная с директора.
Моя мать очень нервничала, говорила, что самоубийца– не к добру, но ее опасения не оправдались – уже больше тридцати лет с того случая стоит институт и не рухнул, не провалился в карстовую воронку, как предвещали некоторые молодые и веселые сотрудники. Все путем – жизнь и смерть неразделимы.
Свободное копирование
