В середине июля меня выписали из больницы. Предстоял еще курс рентгенотерапии и другие прелести. Но связанные с переводом меня в новую жизнь больничные хлопоты закончились. В больницу приехала живая непоседа, не раз убегавшая от преследовавших ее после уроков мальчишек, любящая петь, танцевать, кататься с горки, прыгать в классики, через скакалку, играть в "чижика", лапту, "вышибалы", "казаки-разбойники", лазать по крышам, ходить в лес за орехами, неизменная звеньевая или председатель совета пионерского отряда, участница драмкружков и запевала... Выходила та же девочка, но без ноги. Ей было только тринадцать с половиной лет, и впереди была целая жизнь.
Эта новая жизнь заявила о себе чуть ли не с порога больницы. Мама с Папой сразу же повезли меня в Детский универмаг и там одели в потрясающе красивое, шелковое ("веселое"), яркое платье с белым воротничком. Продавцы поглядывали на меня сочувственными взглядами: "Почему она у вас такая бледненькая?" - "Она только что из больницы," – тихо, но как-то быстро, с готовностью отвечала Мама и что-то шептала ещё. И мне был неприятен этот разговор, хотя я и не понимала, что же мне не нравилось. А не нравилось, что обращали внимание на меня, как на нечто диковинное. Кому понравится, что на него пялятся только потому, что он не такой, как все. Тайное желание таких, как я, – не выделяться из толпы. И Мамина готовность поделиться нашей бедой с посторонними тоже вызывала досаду. (Хотя, как я поняла уже взрослой, людям свойственно вот это желание сочувствия от кого угодно, когда с ними случается что-то катастрофическое, необратимое).
Когда мы собрались возвращаться в поселок, родители решились на невиданную роскошь - нанять такси. Мы подошли к очереди людей на стоянке. Подъехала «Победа» с шашечками по бокам, и папа из хвоста очереди поспешил к машине, полагая, что все видят девочку на костылях и не будут возражать, если мы поедем без очереди. Но люди возроптали – меня с Папой не было, я стояла в стороне. И тут к моему ужасу раздался высокий голос Мамы: "Вы что, не видите кто у нас? Это же ИНВАЛИДКА, мы только что из больницы, неужели вы не можете ее пропустить, ей же тяжело стоять, неужели не понимаете?"
Это был кошмар. Все сразу воззрились на меня, готовую провалиться сквозь землю. "Мама, перестань, перестань!"- закричала я, уже не справляясь с собою. Как меня запихали в машину - не помню. Но до сих пор звучит во мне этот мамин крик: "Она же инвалидка!" Ненавижу это слово, на всю жизнь ненавижу. Только вот последние несколько лет научилась выговаривать его недрожащим голосом. Ненавижу то, что со мною случилось. И всю жизнь старалась, чтобы как можно реже слышать это слово: инвалид. Ненавижу, когда меня жалеют, расспрашивают: что с вами было?
По приезде домой меня в первую очередь волновала встреча с Вадимом, нашим соседом по площадке. Я уж год, как была в него безответно влюблена. Он был на полтора года старше, уже ходил в поселковый клуб на танцы, и я вздыхала по нему в тайне.
Родители оставили меня на скамейке у дома "на воздушке". И вот идет он, в белой рубашке, притихший. Подошел, поздоровался, о чем-то спросил... Где моя дрожь и горячие щеки? Наоборот, мне даже как-то прохладно и всё-всё равно. Свободна! Так неожиданно кончилась моя почти полуторогодовая, тайная, первая любовь. Как отрезало...
Перед выпиской лечащие врачи предупредили родителей, что операция, хоть и такая радикальная, не отвела от меня опасность. Удалённая вместе с ногой злокачественная опухоль могла оставить в организме больные клетки (метастазы), опасные возбудители новых злокачественных образований. Первый контрольный срок - три месяца: если болезнь хотя бы на время остановили, то в эти месяцы это и выяснится. Чтобы подавить раковые клетки, мне должны были провести курс рентгенотерапии. Для этого несколько раз в неделю (на посельской "скорой помощи" в сопровождении детской медсестры из нашей поликлиники тети Аси Матвиенко) меня возили в ту же горбольницу на облучение. И вот, на следующее утро после очередного сеанса, проснувшись, я вдруг не смогла пошевелиться от режущей боли - будто острый твердый предмет изнутри разрывал культю. Мама была на работе, со мною была Галинка. Напугавшись моих криков, она пулей унеслась за Мамой. Вызвали "скорую" (такую же фанерную голубую коробку, которая возила в город когда-то жителей посёлка), и меня, вскрикивающую от тряски, повезли в ставшую уже вторым домом больницу. Что там у меня было, я так и не поняла. Маме объяснили - рентгеновский ожег. Вероятно, мне снова вкололи обезбаливающий. Несколько дней после этого я боялась пошевелиться - иначе снова боль и вызов тёти Аси с уколом.
Мама решила, что болезнь возобновилась .
