Для меня же в мои восемнадцать лет знаменитый красный военный летчик Васильев был чем-то вроде огромного, удивительного медведя, вызывавшего во мне страх и любопытство. Именно с таким чувством вышла я к нему в переднюю на Поварской в седьмом часу утра 14 февраля 1922 года, где он послушно и терпеливо меня ожидал.
Он встал мне навстречу. Вместо дохи на нем теперь была из такого же меха рыжая пушистая куртка.
Не спросив разрешения, он взял меня под руку, и мы в полном молчании спустились вниз. Я постаралась освободить свою руку.
– Мне так неудобно! – сказала я.
– А сколько вам лет? – ни с того ни с сего задал он вопрос.
– Восемнадцать.
– А мне тридцать восемь, я на двадцать лет старше, поэтому слушайтесь! – И он еще сильнее прижал мой локоть.
Когда распахнулась дверь парадного, я не поверила своим глазам: стройный вороной рысак нервно вздрогнул, пугливо скосив на нас круглый глаз. Обе его передние ноги были туго забинтованы белоснежной перевязью. Он был впряжен в высокие сани, и толстый кучер, обернувшись с облучка, приветливо отстегнул полог саней, опушенный медвежьим мехом.
– Откуда вы в такую рань нашли лихача? – удивилась я.
– У меня три собственных рысака на бегах ходят. Один из трех поочередно у Василия, так что у меня свой лихач, но пользуюсь я им редко. Предпочитаю машину, это я ради вас, чтобы вам детство вспомнилось… На аэродром! – коротко бросил он Василию.
Снег взметнулся, осыпав колючей пылью лицо… Василий правил, как заправский кучер: чуть расставив локти рук и красиво держа вожжи; лошадь замедляла свой бег только перед переходившими мостовую людьми да на перекрестках трамвайных путей, где тонкие полозья высоких санок взвизгивали, попав на рельсы, а затем снова погружались в рыхлый снег мостовых, чтобы заскользить с бешеной быстротой.
Я жаждала увидеть аэродром, но чувство страха поднималось в моей душе, хотя я никогда не была трусихой. Мы едем на аэродром, Васильев сам летчик, неужели он не предложит мне полетать?.. А при моем пороке сердца это могло кончиться очень печально, поэтому я искала благовидный предлог, который мог бы избавить меня от полета уже заранее… Я даже не могла предположить, какую неожиданность мне готовил Васильев.
Все здания города и снег на мостовых окрасились розоватым оттенком, а в оранжевой пелене облаков вставало красноватое зимнее солнце, когда мы, выйдя из саней, шагали по необъятному простору летного поля.
Словно по белой распростертой скатерти бегали вдали черные человечки в шлемах, собираясь группами около небольших самолетов.
Один из них, уже оглашая воздух треском мотора, шел на приземление.
– Узнаю по манере, это Раевский! Бежим! Я познакомлю вас! – бросил на ходу Васильев.
Увлекаемая сильной рукой Васильева, я бежала во весь дух. Длинная широкая шуба из голубой белки сильно тяготила и стесняла бег.
– Это чудные разведочные машины! – кричал на ходу Васильев. – «Ньюпор-десятка». Легкая, как стрекоза! Всего два места: летчик и наблюдатель!
