Более подробно Н. А. Тучкова-Огарева рассказывает о посещениях Огаревым Яхонтова в 1846—1847 гг. в записках Т. П. Пассек, т. III, стр. 77—80:
«Оставаясь у нас, Огарев вставал поздно, приходил к завтраку и до обеда оставался у отца в кабинете; перед обедом они приходили Е гостиную, разговаривали и играли в шашки. Огарев после обеда курил: и пил долго и много чаю. В десять часов вечера отец уходил в кабинет. толковать с деревенским начальством; иногда уходил с ним и Огарев особенно если надо было давать медицинские советы; но вскоре возвра щался к нам. По-видимому, он, после отца, любил больше всех говорить с нами,— в сущности же он был неразговорчив вообще, но так привет лив и с такой добротой смотрел на нас, что нам становилось легче и ве селее при нем. Случалось нам иногда засиживаться с ним так поздно что матушка или m-meМишель, побранивши нас, что не ложимся спать уходили, и мы оставались с ним одни. Бывало, если засидимся долго
Огарев скажет: «А что, не съесть ли нам чего-нибудь?» Елена тотчас бежала в буфет, приносила что-нибудь холодное, иногда являлась и бутылка красного вина; особенно мы хорошо угощались, если старая няня, она же и экономка, Фекла Егоровна, поворчавши, давала нам от кладовой ключи.
После просьб и хлопот нам позволялось иногда покататься с Николаем Платоновичем в санках.
Отец посвятил Огарева во все наши семейные дела и обстоятельства, как самого близкого человека.
Время шло; развлечения были: отъезды отца, рекрутские наборы, стоны, рыданья баб, наше беспомощное участие, лихорадочное ожидание, кого отдадут, чья семья разбредется завтра.
После каждого набора отец хворал недели по две. Все в доме ходили на цыпочках. Григорий Александрович Римский-Корсаков в такое время сидел у него день и ночь, серьезный, резкий и печальный. Когда Корсаков оставлял больного, мы понимали, что отцу лучше. Огарев в это время незаметно делал все, чтобы нам жилось хорошо, и нам всегда жилось при нем хорошо, даже когда и не видали его, но знали, что он тут.
Он становился для нас ребенком — катался с нами с гор, ездил в санях, сидя на облучке, ходил с нами пешком, рылся в. снегу, а когда уезжал, то нам казалось, что мы что-то теряли.
Так наступила весна, приближалось Светло-Христово воскресенье.
Наступила страшная распутица. Огарев был у нас и хотел ехать домой, но отец не пустил его. Мы радовались, что нет проезда. В светлое воскресенье ночью в слякоть все вместе ходили в церковь и разговлялись.
С наступившим теплом, в сопровождении Огарева и двух кучеров, нам позволили ездить верхом.
Однажды Огарев собрался ехать на какой-то большой праздник; мы растерялись. Долго ходили с ним по саду, желая, но не смея спросить, когда он вернется. Мы надеялись, что вот-вот что-нибудь случится и Огарев останется; но ничего не случилось, тарантас покатил по грязной дороге и скрылся под горой.
Мы стояли неподвижно.
— Ступайте домой,— сказал отец,— а я зайду на завод.
Чтобы развлечься, мы пошли к качелям; там было много девушек, почти все наши ученицы . Сорок девушек учились у нас по воскресеньям читать, писать и арифметике по ланкастерской системе. (Прим. автора.)
Так прошло около двух недель.
В один прекрасный ясный день наша горничная девушка Любаша весело вбежала к нам, говоря: «Вставайте, вставайте, Николай Платонович едут верхом». Мы вмиг были готовы; но Огарев, не входя к нам, прошел наверх, спросил кофе и лег отдохнуть. Чувствуя невозможность заняться чем-нибудь, мы пошли к отцу на завод и все утро ходили с ним по его работам. К завтраку явился и друг наш, и все пошло по-старому.
Вечером ходили мы с Огаревым по деревне; слушали песни крестьян, сидя на бревнах поодаль; любовались хороводами. Иногда подходили к хороводам, раздавали подарки. У нас почти всегда были бусы и ленты в карманах для взрослых и лакомства для детей.
После прогулок по деревне начались прогулки пешком по лесам, так как отец беспокоился, если мы ездили верхом.
Когда нам хотелось гулять, а Огарев был наверху, не смея за ним послать, мы подавали сигнал — аккорд на фортепьяно из «Нормы», чтобы он шел вниз гулять. Огарев тотчас сходил в зал с фуражкой в руках.
Отец был спокоен, когда мы были с Николаем Платоновичем, он вполне понимал его, а в нас видел еще детей. Может, большое расстояние лет между нами и Огаревым было виной, что ни он, ни мы не думали о любви. Часто уходили мы из дому рано поутру, до жары, брали с собой кофейник, бутылку сливок и спокойно шли без дороги и без цели; какое место понравится, тут и садились. Я любила овраги в самом лесу. Овраги эти бывают сплошь покрыты травой, а деревья и кусты со всех сторон, сплетаясь и переплетаясь, образуют почти темный навес. Там мы садились на край оврага, опускали вниз ноги на свежую зелень, разводили огонь и варили кофе.
Свободное копирование
