authors

1427
 

events

194062
Registration Forgot your password?
Memuarist » Members » Lyudmila_Osipova » Мое блокадное детство - 5

Мое блокадное детство - 5

01.11.1941
Санкт-Петербург, Ленинградская, Россия

В ноябре норму хлеба опять снизили и давали уже 250 гр. рабочим и 125 детям и иждивенцам. Как часто я теперь вспоминала спокойное мирное время и особенно Понизовье! Жизнь в деревне казалась мне сказкой. К тете Дуне из Ленинграда приезжала на лето ее сестра Даша с детьми Лилей и Вавой. С ними была свекровь Даши Анна Николаевна – полная седая старушка. Бабушка тряслась над внуками как наседка. Только и слышалось: «Лиля, не рви цветы – там крапива. Вавочка, не бегай быстро – упадешь». Иногда приезжал отец девочек дядя Володя, черноволосый, красивый мужчина, очень похожий на Анну Николаевну. И тогда дом оживал, слышался визг, беготня, хохот. Постоянно играл патефон, кружась с девочками по комнате дядя Володя напевал: « За кукарачу я не заплачу, но отомщу, я не заплачу, я не заплачу, но и обиды не стерплю». Или пел песенку про лоботряса Павлика, не желавшего учиться:
Павлик. Павлик, занимайся
Даром время не теряй.
Не шали, не отвлекайся,
И вносу не ковыряй.
Надоели мне науки,
На науки наплевать.
Просидел я только брюки,
Не в чем выйти погулять.
Я любила бывать у тети Дуни, там было шумно и весело. Особенно мне нравилась четырехлетняя Вавочка. Забавная, большеглазая, с маленьким носиком, она была похожа на куклу. Как-то вечером мы играли с ней около дома дяди Шуры. Мальчишки гнали лошадей в ночное, к нам подъехал Колька: «Вава, хочешь прокатиться?» - «Хочу». - «А ты не боишься?» - «Не боюсь». Колька подвел лошадь к крыльцу, и мы взгромоздили Ваву на спину. Колька дал в руки Вавы конскую гриву: «Держи». Лошадь пошла тихим шагом. Проезжая мимо крыльца, где сидела Анна Николаевна, Вава закричала: «Бабушка, смотри, я еду!» С Анной Николаевной чуть не случился удар, она замахала руками и закричала: «Стой, стой, остановись! Помогите! Спасите!» Колька подбежал и спустил Ваву на землю. Анна Николаевна набросилась на него: «Это ты все подстроил, одноглазый бандит. Все расскажу родителям». Почему она назвала Кольку бандитом, да еще одноглазым непонятно. Оба глаза у него были целы и даже вытаращены. А Вавочка шла с бабушкой за ручку и говорила: «Кататься на лошадке хорошо, хорошо кататься на лошадке, я еще буду».
В ноябре в Ленинграде начался голод, появились первые умершие. Если раньше по карточкам выдавали крупу, сахар, то в конце ноября только хлеб. У нас продукты стали подходить к концу, оставались только темные макароны и немного черных сухарей. Когда мама пошла в подвал, то увидела, что все наши дрова украли, выломали перегородки и сняли деревянную дверь. Штукатурка с потолка подвала отвалилась и пол в нашей комнате стал холодным как лед. На улице стояли сильные морозы. Чтобы получить хлеб мама вставала в 5 утра и занимала очередь. Я оставалась дома одна. Отец жил у дяди Кости, а Леня питался и жил в спецшколе. Бомбежки и артиллерийские обстрелы продолжались, особенно частыми стали обстрелы. Я закрывалась с головой одеялом и не вставала с кровати до тех пор, пока не приходила мама. Она затапливала печь и комната начинала понемногу нагреваться. Заходила Нина Федоровна, каждое утро она очищала от снега двор и тротуар у дома и за работу дворником получала рабочую карточку. «Ну что, Агафия Петровна,- говорила она, ехидно улыбаясь, - раздали продукты родственникам, а теперь сидите зубы на полку». «Что теперь поделаешь, - вздыхала мама, - не могла я поступить иначе, меня бы замучила совесть».
У папы был друг Иван Иванович Томилин, пожилой мужчина, живший с дочкой Лидой и маленькой внучкой на улице Короленко, около Баскова переулка. Томилин работал вместе с папой. Когда Лида уходила в молочную кухню за детским питанием, я сидела с девочкой. Лида всегда меня кормила. Сняв теплый платок и пальто, я садилась за стол и съедала полтарелки вкусного фасолевого супа. У нас уже давно не было такой еды. Перед уходом мама наказывала мне: «Зайди, доченька, в церковь и помолись за нас». Рядом с улицей Короленко на площади стояла не церковь, а красивый величественный Преображенский собор. Я заходила во внутрь, там царил полумрак, несколько человек стояли у икон и молились. Горели редкие свечи. На возвышении у стены стояло три гроба с покойниками. Священник ходил между ними и, помахивая кадилом, отпевал их. Я подходила к иконе Божьей Матери с младенцем, складывала ладони и шептала: «Матушка святая Богородица, господь великий, господь всемогущий, дай здоровье маме, мне, папе, Лене, дяде Косте, тете Кате, пусть нам прибавят хлеба, пусть немцы не бомбят нас». Потом я поднималась на цыпочки и целовала холодное стекло иконы.
На улице Короленко стоял хлебный ларек, там выдавали хлеб на два дня вперед. На следующий день, взяв детскую карточку, я получила хлеб и так обрадовалась, что даже не убрала его в сумку, а несла на ладони. На другой стороне улицы стояли мальчишки. Один узкоглазый черный похожий на монгола сказал: «Ребята, у девчонки хлеб», - и кинулся ко мне. Я побежала и закричала: «Помогите, помогите!» Завернув на Басков переулок, увидела высокого военного, шедшего мне навстречу. Мальчишки отстали. После войны я училась в восьмом классе, у нас был вечер, и мы пригласили мальчиков из двухсотой школы к себе. Учение в то время было раздельным. И вдруг я увидела того узкоглазого монгола. Он танцевал с Таней из нашего класса и что-то говорил ей улыбаясь. Я подозвала девочек и все им рассказала, они стали передавать услышанное друг другу и в том числе Тане. Когда монгол подошел к Тане снова, она не пошла с ним танцевать. Он пригласил вторую, третью девочку – все ему отказывали. Злобный, ничего не понимая, он стоял у стены, а потом совсем ушел с вечера. Вот так я ему отомстила!
По радио передали радостную весть: Красная Армия разгромила немцев под Москвой и далеко отогнала от столицы. А под Ленинградом открылась дорога жизни. По льду Ладожского озера проложили трассу и по ней пошли машины с ленинградцами в эвакуацию. Навстречу им ехали в город грузовики с продуктами. Пришел Леня и сказал, что их школа через 2 дня тоже уезжает. «Что же я тебе дам в дорогу, сынок? - заволновалась мама. - У нас совсем нет продуктов. Пойду-ка я к Левке». Левка была племянницей отца, дочерью расстрелянного дяди Хрисанфа, и жила на Васильевском острове. Перед войной она приехала в Ленинград и просила дядю Костю прописать ее в квартиру. Дядя Костя отказал, у него уже жила ее старшая сестра Лиза, и он старался поскорей выдать ее замуж. Он нашел ей жениха, невзрачного молодого человека по фамилии Прусский. У Прусского было большое преимущество: в коммунальной квартире он имел комнату и жил там один. Лиза скрепя сердце согласилась выйти за него замуж. Она была красавицей, ее портрет висел в витрине фотографии на Невском проспекте, Прусский рядом с ней выглядел пигмеем. Когда жених приходил к Лизе, она не обращала на него никакого внимания, и дядя Костя играл с ним в карты.
 
Лиза работала секретаршей в бухгалтерии и ей очень нравился главный бухгалтер Воронков Петр Васильевич, симпатичный молодой человек, но он, кажется, не замечал ее. На работе Лиза сказала, что выходит замуж, женщины стали поздравлять ее. Петр Васильевич открыл дверь: «Елизавета Хрисанфовна, зайдите, пожалуйста, ко мне». В кабинете он неожиданно объяснился ей в любви и просил стать его женой. Лиза с радостью согласилась. Они зарегистрировались в ЗАГСе и пришли к родственникам на улицу Войтика. Прусский уже был там и сидел на диване как убитый. Дядя Костя, чтобы его успокоить, сказал: «Коля, не расстраивайся, давай сыграем в карты». Лиза взяла Левку жить к себе. Как они помещались втроем в девятиметровой комнате, одному Богу известно.
В 1941 году, в начале июня, с маленьким сыном Валериком Лиза уехала на лето к матери в деревню. Началась война. Петра Васильевича забрали в армию, и Левка осталась в комнате одна. Она устроилась в воинскую часть вольнонаемной и стала работать кладовщицей в столовой. Вот к ней-то и поехала мама на Васильевский остров. От Левки она привезла буханку черного хлеба и велела Лене, когда он поедет, спрятать хлеб на груди под гимнастерку.
Ах, братец Леня, братец Леня. В детстве он часто обижал меня, я любила его и не любила. В Понизовье он вел себя как хулиган, разорял птичьи гнезда, чумазый бегал за трактором, курил папиросы из сухих листьев. Однажды умудрился сунуть палец в сенорезку. Мизинец повис на коже. Правда, он потом сросся, но на всю жизнь остался крючковатым. На доске через ручей лежала незнакомая собака, он дернул ее за хвост, чтобы пройти, и собака набросилась на Леню. На верхней губе у брата остался заметный шрам, и когда его спрашивали, говорил: «Это казак рубанул меня шашкой». Мама наказывала Леню, но ничего не помогало. Потом он пристрастился к чтению и стал собирать библиотеку. Читал он запоем и запоминал прочитанную страницу почти наизусть. Память у него была изумительная. В Ленинграде Леня пересмотрел все кинофильмы и часто пересказывал их содержание, подражая любимым артистам жестами и мимикой. Я любила слушать брата и смотрела на него влюблёно, ведь знал он так много. Но когда я спрашивала его о чем-либо, он поджимал губы и презрительно говорил: «Темнота». Один раз поздним вечером, когда родители уснули и погасили свет, мы сидели с Леней у окна, и он шепотом рассказывал мне повесть Гоголя «Вий». Дойдя до места, где панночка встала из гроба и, расставив руки, пошла по церкви, ища своего погубителя, я не выдержала и заорала от страха. Родители проснулись и, узнав в чем дело, накричали на Леню. Он показал мне кулак: «Ну, мурло, больше ты от меня ничего не услышишь».
И вот теперь брат уезжал от нас. В свои пятнадцать лет ему, наверно, страшно было покидать дом, и он ходил притихший и расстроенный. Мама, чтобы не волновать его, не плакала, а только целовала и обнимала. На прощание Леня поцеловал меня, и я от такой неожиданной ласки чуть не расплакалась. Потом мы узнали, что Леня благополучно переехал Ладогу, и ребят посадили в поезд. В поезде курсантов сначала не кормили, и некоторые мальчишки стали умирать. Брат по ночам отламывал под гимнастеркой хлеб и жевал его. Может быть, эта буханка черного хлеба и спасла ему жизнь.
 После отъезда Лени у нас пропала кошка. Я искала ее, звала, выходила во двор, заглядывала в подвал – Мурки нигде не было. Мама успокаивала меня: «Не переживай, доченька, у кошек это бывает, пропадут на несколько дней, а потом вернутся». Но Мурка так и не вернулась. Мама знала, но не сказала мне, что в городе уже стали есть кошек и собак. 

21.05.2014 в 17:57

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Legal information
Terms of Advertising
We are in socials: