2 мая.
Тридцатого апреля мы с Гришей пошли смотреть иллюминацию. Были в центре, на набережной, но нового ничего не было. Гораздо интереснее был наш разговор. Говорили о многом, потом, когда уже шли домой, я сказала, что на следующий год перейду в другую школу. «Почему?» – «Может, и не уйду, смотря по обстоятельствам». Он понял меня так, будто он мне надоел, и тихо сказал:
Плавлю лбом стекло окошенное.
Будет любовь или нет?
Какая – большая или крошечная?
«Последнее, видно, вернее!» – заключил он.
У меня задрожали губы и показались слезы. Стало обидно, что эту любовь он считает «крошечной». Стало жаль, что все это скоро кончится. Заметив мои слезы, он переполошился и стал допытываться, что со мной. Я объяснила, почему хочу перейти в другую школу: «Мне неприятно будет оставаться в школе, если все между нами кончится». Он думал, что я хожу с ним от «нечего делать», что я забавляюсь с ним. Меня передернуло, и тогда в завуалированной форме я сказала, что люблю его. Он весь залучился радостью и стал просить прощения за свои слова. Расстались мы примиренные и обещали избегать всяких недомолвок.
А вчера было 1 мая, и я проснулась в шесть утра в прекрасном настроении. Пришла в школу, никого еще не было. Но когда из ТЭЦ подали две автомашины, ребят набежало много. С шумом и гамом уселись и покатили в ТЭЦ. Там стали играть в волейбол. Играли с азартом, но Гриша играет плохо, и мне было досадно смотреть на него. Часа через два подошли наши колонны, и я увидела Лену. Я очень обрадовалась, что она пришла. Мы с ней веселились все время и чувствовали себя превосходно. Пошел дождь, но от этого стало еще веселей. Зюнька был раздет, и я предложила уголок своего пальто. Он обнял меня за плечи, и мы накрылись пальто. Гриша шел впереди хмурый и скучный. Его вид меня раздражал. Почему он не веселится, почему не мог взять меня так же за плечи, как взял Зюнька? Я бегала, прыгала, пела, даже плясала. Это было уже после Красной площади. Мы шли своей компанией и натолкнулись на группу военных. Они отхлопывали лезгинку. Одного вытолкнули в круг. Я крикнула: «Давай, давай!» Кто-то толкнул меня, и я тоже пошла плясать. Плясала лихо. Военные и все наши хлопали в ладоши. Меня поздравляли: «Молодец, Нинка!»
А Гриша с нами не пошел – понес плакаты к машине.
Домой явилась без ног. Легла спать, но сон не приходил. Все думала о Грише и перебирала в уме происшедшее. И спрашивала себя: «Люблю ли я его или нет?» – и додумалась. Но до чего – пока не скажу, не буду делать выводы.
Сегодня несколько ребят, в том числе и Гриша, ходили на стадион смотреть футбол. Еще в школе Гриша дал мне свой дневник, и я его залпом прочла. Понравилось мне только начало, где он ругал меня за мое выступление против него. Дальше шли рассуждения о Тургеневе, потом о наших отношениях. Дневник мне не понравился. Все, кроме начала, будто написано по заказу. Искренности мало, много недомолвок. Например, о Лене ничего нет, хотя должно было быть много. Впечатление такое, будто Гриша готовил дневник для меня. О наших отношениях мало, но пишет прямо: «Я люблю ее сильно и думаю, что, если через десяток лет опять увижу и замужем, все равно буду любить нежно и крепко». «Я очень люблю Нину, так сильно, что прямо удивляюсь, как на это способен (зачеркнуто «человек»). Быть может, через много лет мы станем друг другу ближе, может быть, родственниками. Буду ли я счастлив? Вполне. Не потому, что буду ею обладать, а потому, что смогу с ней быть очень долго, смогу говорить и говорить, предупреждать ее малейшие желания, смогу наглядеться в ее любимое личико. Придет ли это времечко? Приди, приди желанное». Награждает меня разными эпитетами, зовет меня «Ниночка». Хороший мальчик. Именно мальчик, и больше ничего. Он еще верит, что можно любить десять лет!
Свободное копирование
