13 апреля.
Неожиданно позвонил писатель Фишберг. Спрашивал, почему я забыла его и не звоню. Я замялась. Тогда он предложил позвонить ему, когда мне будет удобно. Я, как дура, растерялась и сказала: «Хорошо». А звонить ему, конечно, не буду. Он опротивел мне, в особенности после того, как я была у него на квартире. Дело было так.
В первый раз за то время, как пишу дневник, буду писать о своей внешности. Я знаю, что я некрасива, и мои любезные родственнички об этом частенько говорят. От этого даже бывает ужасное настроение: порой мне кажется, что меня нельзя полюбить.
Когда же этот тюфяк начал засматриваться на меня, да позвякивать по телефону, да уверять, что я ему нравлюсь, то я, ей-богу, как дура, растерялась и стала отвечать ему, хотя человечек это паршивенький, тюфяк, дрянь. Однажды перед отъездом в дом отдыха он позвонил мне и сказал, что очень хочет увидеть меня и просил зайти к нему. И я пошла. И не хотелось, а шла, как на привязи. Пришла, разделась, села на диван – старый, мерзкий, скрипучий диван. Пахнет от него пылью, прелью и клопами. Он сел рядом и стал читать стихи Маяковского и свои собственные. Читал он скверно, подвывал. На душе у меня было омерзительно. А он, считающий себя поэтом, не видел и не понимал, что творится у меня на душе. Этот слизняк попытался меня обнять и поцеловать. Я резко, со всей силой его оттолкнула (а сила у меня, кажется, отцовская), оделась и ушла. Он что-то бормотал и суетился около меня... И вот опять позвонил, а у меня не хватило характера дать настоящий ответ!
Сейчас была у Татьяны Александровны – она заболела. Пришла и Лена. Она рассказывала о своем семейном положении. Оно у нее действительно скверное. Отец вдвое старше матери, ужасный эгоист и мелочный. Например, такая подробность: он дает деньги жене на домашние расходы «порциями». Хамство! Наш отец приносит зарплату, выворачивает карманы и говорит маме: «Матка, бери и планируй!»
Много безобразных подробностей рассказывала Лена. А когда мы пошли домой, она говорила о себе. Говорила, что она совершенно безвольный человек, что ей даже безразлично – живет она или нет. Договорилась чуть ли не до признания и оправдания самоубийства. Я испугалась и сказала, что тяжелое, мрачное настроение бывает и у меня. Лена говорит, что все это пустяки, а вот у нее сейчас большое горе. Я спросила, относится ли это к домашним. «Нет».– «Касается Гриши?» Она ответила: «Да». И откровенно сказала, что любит его...
Вспомнила я свои прогулки с Гришей и перечла то, что записано 1 апреля. Вот глупостей написала! Хотела вычеркнуть и раздумала: если я буду вычеркивать все глупости, придется вычеркнуть половину дневника.
Свободное копирование
