Изредка устраивали у нас в семинарии литературно-музыкально-вокальные вечера. Как они были интересны нам! Некоторые декламаторы были удивительными артистами. Солнцев потрясающе читал "Сумасшедшего" Апухтина! А Кривелуцкий так читал вранье Хлестакова из "Ревизора" о его петербургском житье "Ну, как, брат Пушкин?" и о 35 000 курьеров, разыскивавших его по столице, - так читал, что мы не только хохотали до болей в животах, но после стали смотреть на него с особым уважением и симпатией. И как это оживляло нас! Жизнь учебная в общем-то была скучная-таки. Но почему-то не баловало нас начальство такими утешениями. И становится понятно, как мы ждали разных каникул: на святки, масленицу и Пасху, Еще с 21 ноября, когда запевалась в церкви в первый раз катавасия "Христос рождается, славите", наши сердца начинали радоваться. А недели за две-три на классных досках появлялось это блаженное слово "роспуск"... И писалось оно уже везде, где можно: на тетрадках, в клозетах, вырезалось на партах, вписывалось в учебники. А когда подходил этот желанный день, мы просили учителей не спрашивать нас, а почитать что-нибудь. Помня свое время, они обычно охотно шли навстречу нам. Как это было отрадно и как мы были благодарны им!
В общем, преподаватели во всех школьных ступенях были умные и хорошие люди. Конечно, анекдотических рассказов о них в духе "Бурсы" Помяловского можно было бы написать немало, но это было бы обидной неправдой. И товарищи были хорошие, за особыми редкими исключениями.
Упомяну о двух таких случаях.
В духовном училище были братья Оржевские, однофамильцы матери моей, но не родные. Старшему почему-то дали кличку "Марфа Борецкая"... В училище почти у каждого из нас непременно были прозвища: меня называли "девочкой", или no-латыни "нуэлия", это казалось особо обидным для мальчика прозвищем, брата - "сарычом", кого "Иосифом прекрасным" и т.д. От старшего брата по наследству эта кличка передалась и младшему. А они были малоспособные. А на клички мы всегда обижались. Обижался и младший - "Марфа", а когда его рассердят, то он готов бросить чем попало. Зная это, что же делали товарищи? Во время утреннего чая начинали дразнить его. И он в слезах бросался в них порцией белого хлеба, оставшись голодным.
Были и еще два-три грубых "бурсацких" случая, о которых не хочу и записывать: грязные они. Но все же общая картина оставшаяся в моей памяти, приятельская, хорошая, мирная.
Свободное копирование
