Однажды, когда я находился в разгаре своего производства и был весь измазан красками, к нам неожиданно вошел чрезвычайно приличный господин, с интеллигентным лицом, в золотых очках, и, окинув взглядом нашу компанию, спросил:
— Я имею удовольствие видеть?.. — И он назвал мою фамилию, обратившись прежде всего к самому представительному из нас, Гриневецкому. Таким же образом он обратился затем к Сучкову и уже наконец ко мне. Это оказался Бирюков, муж моей двоюродной сестры, преподаватель или инспектор петербургского коммерческого училища (в Черныщевом переулке). Мы познакомились, и с этих пор по субботам я проводил вечера в хорошей родственной семье.
Это был маленький интеллигентный салон. Бывали педагоги, художники, студенты. Где-то на заднем фоне заманчиво носилась передо мной возможность встречи даже с Д. Л. Мордовцевым, который был дружен с Бирюковыми. В это время он жил в Саратове, но должен был приехать в Петербург, так как ему предстоял суд за «Исторические движения русского народа». Но это светило так и не появилось на нашем горизонте. Зато каждую субботу я неизменно встречал у Бирюковых малоизвестного писателя Александра Михайловича Наумова. Это был не Наумов-беллетрист, довольно известный в тех годах, а скромный публицист, написавший около этого времени несколько статей в «Отечественных записках» о Всероссийской выставке в Москве.
Это была фигура очень характерная для 70-х годов. Совсем не крайних убеждений — что видно уже из того, что он был постоянным сотрудником «Русского мира», — он был все-таки коренной отрицатель. Тогда это было разлито в воздухе. Маленький, подвижной, с голым черепом и черными, необыкновенно живыми глазами, он вечно кипятился, проклинал «наши порядки» и ругал всех и вся. Однажды он вызвал взрыв хохота во всей компании, наивно и с увлечением повторив совершенно искренно известную собакевичевскую фразу:
— Во всей России сплошь все подлецы и негодяи… Я знаю одного только порядочного человека… Да, одного на всю Россию! Это Иван Васильевич Вернадский… Да и тот, если разобрать хорошенько, настоящая скотина…
Удивленный взрывом общего хохота, он продолжал с яростным увлечением:
— Да, да, да!.. Я это утверждаю положительно: скотина, скотина, ничего больше-с!.. Судите сами…
И он, горячо жестикулируя, стал передавать какой-то эпизод в Вольно-экономическом обществе, когда И. В. Вернадский, возражая тогдашнему председателю общества Киттары и еще рядом сидевшему с ним «генералу», повернулся к ним лицом, а спиной к публике… Наумов представлял этот эпизод так подчеркнуто, став спиной к дамам и даже подняв фалдочки сюртука, что его среди общего хохота мужчины насильно усадили на стул… Наумов сразу уселся в кресло и, поняв причину смеха, сказал меланхолично:
— Да, в сущности, все мы, русские, или Собакевичи, или Маниловы… Никого — во всей России, кроме Собакевичей и Маниловых… Все, все… И я первый…
Действительно, переходы от Собакевича к Манилову были у него неожиданны и внезапны. Он был сын путейского генерала, получил домашнее аристократическое образование, посещал первые курсы университета под руководством студента-гувернера, кончил по «камеральному факультету», готовившему главным образом чиновников, и за все это в совокупности ругательски ругал отца.
— Чиновник, чинодрал, чинуша и, как все чиновники, — негодяй! Нет подлости, на которую не был бы способен подобный тип… Не нужна мне его любовь!.. Не хочу ни одной копейки из его награбленных денег…
— Я слышал, что генерал нездоров, — сказал кто-то…
Лицо Наумова вдруг стало печальным.
— Да, — сказал он. — На этот раз ничего — поправился… Но кончится это все-таки плохо. Ах, право, если случится что-нибудь со стариком, я этого не переживу…
И черные глазки его затуманились слезой.
Свободное копирование
