Когда человек побеждает - 8

Новый год в Доме творчества по традиции встречали вместе.

 Ужин переносился с семи часов вечера на одиннадцать. Стол сервировался за счет Литфонда: фрукты, вино, конфеты и так далее. Но в этот раз компания заявила, чтобы ужин им совсем не готовили, так как все идут в ресторан.

 Должно быть, женщины все-таки уточнили, что все, кроме одной, так как ровно в семь меня, как обычно, пригласили ужинать. И в пустом зале, одна, я отлично поужинала: жаркое, форель, свежие, еще теплые, булочки к чаю.

 После обеда в этот день и приехала Аделина Ефимовна Адалис, жена Твардовского встретила ее в коридоре как раз возле моей комнаты, пригласила в ресторан со всеми вместе. Адалис согласилась.

 В десять часов вечера они все уже были в ресторане.

 Ко мне подошла дежурная по этажу, хорошенькая, молоденькая девушка.

 — Валентина Михайловна, мне так не везет, выпало дежурить как раз под Новый год… Понимаете… Мой молодой человек сердится. Я вас очень прошу отпустить меня. Они раньше четырех часов не придут, а в три часа я уже вернусь.

 — Пожалуйста! Конечно, идите!

 — Спасибо вам! Вот ключ от входной двери, запритесь. А у меня есть второй.

 И она упорхнула.

 Я заперла дверь, положила ключ на стол. Затем медленно прошла все три этажа, всюду зажигая свет. В комнате своей зажгла все семь лампочек. Устроившись поудобнее на постели, раскрыла книгу. Но мне не читалось. О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Не то чтоб боялась конкретно воров там или бандитов, но было как-то не по себе.

 Я оделась в вышла на балкон… Южный город в новогоднюю ночь — всюду иллюминации, световые рекламы, фейерверки. Гавань горела сверкающими кораблями, и всюду звучала музыка. И только я одна сидела на этом каменном балконе в пустом доме посреди темного мрачного парка.

 Как там в Саратове? Валя и мама с Лией встречают Новый год… Выйти из дома и пойти туда, в эту праздничную, веселую, оживленную толпу… Но я одна… Мне будет слишком грустно пробираться одной среди ликующих, веселых людей. Нет. Просижу здесь ночь на балконе…

 Я стала вспоминать своих товарищей по лагерю, как мы вместе встречали Новый год.

 Что бы я ни пережала в лагере, но чувства одиночества я там никогда не испытывала. Мне стало так обидно и горько, что я расплакалась. Плакала я часов до трех, потом легла спать. К утру уснула, когда все они уже возвратились.

 Утром я слегка проспала, но они все тоже проспали. К завтраку собрались одновременно.

 Мужчины сдвинули столы, расставили бутылки с вином, какую-то закуску, и завтрак праздничный был далеко не плох.

 Напротив меня сидел Твардовский и его жена со скульпторшей, с которой она дружила. Рядом со мной Адалис, а по другую сторону от меня молодой казахский поэт, глуповатый и добрый. Он и испортил всем веселое похмелье.

 — А где вы встречали Новый год, Валентина Михайловна? — спросил он меня. — Вас же с нами не было. Надеюсь, весело?

 Было шумно, а он спросил негромко, но вдруг наступила абсолютная тишина. Все смотрели на меня. Видимо, каждый думал, что это он один замолчал, так как хотел услышать, что я отвечу.

 — Самая тяжелая, самая грустная новогодняя встреча за всю мою жизнь.

 — Как?.. Почему?

 И я ему рассказала, как я плакала от невыносимого чувства одиночества на балконе.

 — Вы понимаете, в лагере мы, смеясь, чокались кружками с морковным чаем вместо вина. Тяжелая работа, недоедание, холод, но… чувство товарищества, чувство локтя. Рядом добрые, хорошие люди, ты — не одна. Понимаете?

 — Понимаю. Я как-то сразу понял, когда увидел вас утром. Глаза такие грустные и на кой черт я пошел в этот ресторан? Мне ведь тоже там совсем не было весело.

 — Кошмар! А я и не знала. Мария Илларионовна сказала мне, что все идут встречать Новый год в ресторан! — вскричала Адалис. — Но вас хоть приглашали? Может, вы отказались?

 — Меня не приглашали. Ладно, хватит об этом, — ответила я.

 Твардовский медленно поднялся, уничтожающе взглянул на жену и скульпторшу, швырнул вилку с куском мяса и, не дозавтракав, ушел.

 — Но ей же не в чем было идти, у нее платья нет подходящего, — сказала Мария Илларионовна, обращаясь к Адалис.

 — Почему мне не сказали? Я бы дала ей свое платье или шаль. У меня как раз с собой очень красивая индийская шаль.

 Вечером, когда все они собрались в нашем холле для преферанса, Твардовский сказал:

 — Извините, сегодня я занят.

 Он прошел к моей комнате и постучал в дверь.

 Сидел у меня до двенадцати ночи — развлекал, много рассказывал о себе.

 Александр Трифонович рассказал мне, как он создавал в Смоленске свою «Страну Муравию». Отнес ее в издательство. Редактор Котов затребовал у него второй экземпляр, а затем отнес один из них в обком, а второй в НКВД. Началась дикая травля молодого Твардовского. Ему не давали никакой работы, не печатали, а жена его в это время кормила двухмесячную дочь, и был у них еще сынишка четырех лет. Порой Твардовский не мог достать полтинник на хлеб, чтоб покормить жену.

 — А как звали этого редактора, случайно не Михаил Поликарпович? — спросила я вдруг его. Твардовский удивился.

 — Именно так, но откуда вы знаете?

 Я рассказала, что ответственного секретаря Саратовского отделения Союза писателей зовут именно так, он из Смоленска, и именно он поддерживает мою травлю.

 Мы подивились, сколь тесен мир. Так началась наша дружба… если можно назвать дружбой настойчивое желание редактора «Нового мира» непременно получить от меня рассказы о лагере.

 — Почему вы не хотите? Чего вы боитесь… при Хрущеве?

 — Если бы я боялась, непременно бы написала. Но я не боюсь, а писать на эту тему меня не манит. Может быть, когда-нибудь на старости лет я и напишу, если доживу. А сейчас я хочу писать то, что я пишу.

 — Романтику? — ядовито спросил он.

 — Вот именно. В стиле Александра Грина, но о моих современниках, живущих рядом со мной. Уверена — романтика в наше время нужна как никогда.