Итак, я простился с Нерчинском и вновь начал мчаться по живописным местам Забайкальской и Кругобайкальской железной дороги. По просторам Сибири, через Уральский хребет.
Вот и красавица матушка Волга. Здравствуй, Волга! Я с тобой знаком и полюбил твою мощь и жизнетворчество.
Я люблю все красивое, мощное, звучное, веселое, яркое. Все, что творит жизнь и радость, дружбу и счастье. Кто же этого не любит? Как будто все. Но не все. Далеко не все. Чтобы любить, надо чувствовать, а это не всем и не в одинаковой мере дано.
«Волга,Волга, весной многоводной,
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля».
Применительно к настоящему времени эта скорбь как-то чужда.
Молодое поколение, читая эти стихи, не может применить к себе этой были. Все изменилось и переменилось, а всякому времени своя песня.
А в то время, о котором я пишу, когда певали эту песню, то певали ее о настоящем времени, о настоящей жизни. Мы в этой жизни участвовали и скорбь эту несли в себе. Лишь внутри себя глубоко да в думе, определявшей события, волю, желания — светила идея-надежда, что не будет так всегда, что люди меняются, накапливается сознание возможности лучшего устройства жизни, накапливалось сознание важности объединения сил протеста.
То время, когда студент считался бунтовщиком, от которого надо быть подальше — прошло уже. Рабочие выросли в сознании своего права жить по-человечески. Они уже организовывались, не нужно было особых усилий для организации протестов. Забастовки трудящихся стали обычным явлением. Россия в массах своих двигалась вперед к тому, что должно произойти…
Поезд же несся все дальше и дальше, все ближе и ближе к моим родным и любимым.
Фаня жила у сестры Александры Ефимовны Кутуковой и работала в это время по своей специальности фельдшерицей в Раненбургской больнице.
Станция Раненбург. Станция как станция, ничего интересного не представляет. Встречать меня некому, так как о выезде я не сообщил. Решил явиться неожиданно, что и получилось. Все население дома было налицо. Ну, понятно, ахи, вздохи, удивления и радости встречи. Особенно примечателен был испуг Бориса, которому было тогда три-четыре года (это племянник Фаи). Шумный бородатый дядя, внезапно ввалившийся в дом, испугал его и он тут же нырнул под рояль. Следует сказать, что туда же он прятался и от мух, которых очень боялся. Теперь этот Боря профессор в каком-то высшем учебном заведении. Кстати, нужно сказать, что этот малыш отличался замечательной памятью. Так, не умея еще читать, он мог рассказать о всех картинках, назвать фамилии отфотографированных в последнем журнале «Нива».
Принят Кутуковыми я был хорошо. Спасибо им. Сынок мой Сережа, названный в честь дяди и моего брата, убитого в 1905 году, оказался тяжело больным. Врачи местные не могли определить болезни и не лечили, а только поддерживали. Мальчик не принимал пищу. Все проглоченное выбрасывалось вон и поддерживался боржомом, теплом, грелками, хотя и родился он с нормальным весом и в первый период вел себя отлично.
Много было положено на уход за ним. Все были няньками. Конечно, больше всех забот несла мать.
Население дома, куда я вселился состояло из : Николая Алексеевича Кутукова, акцизного чиновника и, как это полагалось приличному с высшим образованием чиновнику в уездном городке, несколько либерально настроенного-
Александры Ефимовны Кутуковой — хозяйки дома, миловидной, небольшой, упитанной женщины, любительницы заниматься хозяйством. Поэтому в хозяйстве была корова, свинья, куры и все, что полагается-
Жени - хозяйской дочери девяти лет, худенькой, белобрысенькой, с каким-то двойным зубом на верхней челюсти и ставшей моей приятельницей. Можно упомянуть, что и через сорок лет эта самая Женя написала мне, что любит меня с первой встречи. Затрудняюсь понять это заявление. Ей — сорок девять лет, мне — шестьдесят пять.
Боря — сынок, любитель поплакать, любитель картинок, ребенок в четыре года самостоятельно выучившийся читать. В то же время, когда его просили посчитать, то дальше двух уже было «много».
У курицы лапок было две, а у кота — «много»-
Бабушка Наталья Ивановна — мать Фани и Александры Ефимовны, меня не любившая и ревновавшая за дочь. Рыхлая старуха в саване. Вообще, старушка незаметная. Сидела больше в дальней комнате с вязанием. Тут вскорости с ней произошел неприятный случай — ущемление кишки (заворот). Однако, она выдержала операцию и еще прожила с десяток лет-
Ну, и затем трое Бусловых.
Конечно, гостевать долго не приходилось. Требовалась работа, служба, заработок. Николай Алексеевич, переговорив с исправником, предложил мне что-то вроде пристава. Тут я немножко погорячился и, вероятно, зря обидел человека в его старании помочь мне.
После всяких раздумываний и совещаний решено было, чтобы я приобрел твердую квалификацию.
Остановились на том, что надо подготовиться к счетной работе, так как на счетоводов был спрос. Дальше решили, что надо мне поучиться на курсах и, в конце концов, наметили курсы Езерского в Москве. Когда все это порешили, то все стало просто, как будто я уже служил и зарабатывал.
В октябре уехал в Москву. Ах, Москва! Сколько в тебе накоплено истории русского государства.
Ехал я с Павелецкого вокзала на Тверскую через Красную площадь, мимо Кремля. И какое-то такое нахлынуло чувство, что слезы брызнули из глаз.
Не такой, конечно, вид имела тогда Москва, как сейчас. На Красной площади палатки стояли, шла торговля. Охотный ряд — торговое место. Лавки со всяким провизионным товаром. Мясные, рыбные, мучные и тому подобные лавки бойко торговали. Шумно было тут.
Теперь вместо былой скученности и былого шума вытянулись друг против друга два великана — гостиница «Москва» и Дом правительства. Церковь, стоявшая на средине, исчезла.
Москва, Охотный ряд, начало ХХ-го века. Слева — церковь Параскевы Пятницы, `справа — торговые ряды. Вид со стороны Манежа.
Былое, можно сказать, величественное здание дворянского собрания, ныне -Дом Союза- оказалось маленьким в сравнении с великанами.
И Тверская совсем не та. Узкая, кривая, торговая, шумная многоголосьем, грохотом тяжелых телег, скрипом и звонками трамваев. Не то, совсем не то. Автомобили только появлялись, вызывали любопытство у прохожих, которые останавливались, чтобы посмотреть на этакое чудо техники.
На курсы я устроился сразу, хотя и подвергся испытанию, так как никакого документа об окончании какого-нибудь училища предъявить не мог. (Документ о праве работать машинистом паровоза и тот был мною утерян во время Порт-Артуровских баталий).
С квартирой, на которую я отправился по рекомендации канцелярии курсов, также устроилось быстро.
Я, до начала занятий, мог походить по Москве и поглазеть на множество интересного.
Ну, учеба, как учеба, требовала свое. И лекции, и домашняя работа отнимали достаточно времени, однако, я скоро приспособился и нашел, что учиться нетрудно. Быстро познакомился и с некоторыми курсантами. Народ был в большинстве своем провинциальный — и ближние и дальние. В нашем общежитии было даже два малоросса, как раньше называли украинцев.
Вот для меня слово Украинец звучит так, что будто бы он какой-то другой национальности — не русский. А как же не русский, если сама-то Русь вышла из Киева. Даже странно. Киевляне стали украинцами, а москвичи — русскими.
Я территориально — белорус, а фактически по душе, какой я белорус? Русский и все.
Вот как-то купил я переведенную на белорусский язык книгу » Поднятая целина» Шолохова, а читать не мог. Написано совсем непонятно, и тот язык, на котором я говорил в детстве, совсем не тот, как напечатано. Много тут искусственного. Припоминается мне случай. Когда в 1917 году я демобилизовался и приехал к жене в Кагарлык Киевской губернии, то в это время на Украине шла заваруха с «самостийностью» . И вот, однажды, я услышал, как какая-то женщина гневно сказала: «Щоб их хвороба подушила с их перероблением.» Это ее — украинку- переделывали в украинки. И я видел, как киевские крестьяне, да и не только крестьяне, ничего не понимали, читая украинскую печать.
Для меня язык Шевченко абсолютно понятен, но вот в языке украинской «Щырной» печати я многое не понимаю.
Галицизм. Была и Галицкая Русь, Киевская, белая, Московская (Московиты), но все эти русские говорили между собой без переводов. А когда окраинные русские нахватались слов от соседей, тогда уже стали русские не русские, а разных национальностей.
Один из наших украинцев, большой оригинал, отличался тем, что спал голый. Не взирая ни на кого, вставая, голый же, шел умываться, брызгался, как тюлень. Мы немало потешались, когда квартирная хозяйка начинала внушать ему правила приличия. Она говорила мило, тараторила на все лады, а он посапывал и ни слова в ответ. Нельзя сказать, что это делалось хозяйкой искренне. Женщина была она еще молодая, лет тридцать пять, парни кругом тоже были молодые и, несомненно, что ни один из ее квартирантов отдавал дань почтения ее пуховикам. Но она была добрая, бескорыстная и, если ей как и всем хотелось жить и ощущать радость бытия, то никто укоризненно к ней не относился, по крайней мере ее квартиранты.
Столовался я чаще всего в Алексеевском народном доме по дешевке. Трудно сравнивать цены прошлого с нынешними (1949год). Фунт хлеба (400 гр.) — две копейки, теперь — один рубль восемь копеек- суп — три копейки, теперь — рубль восемьдесят- порция гречневой каши с маслом — три копейки, теперь — рубль пятьдесят. Итого, в 1910 году обед стоил 10 копеек,а в1949 году -пять рублей восемнадцать копеек.
Разница в пятьдесят один раз. Тогда плохонький счетовод получал двадцать пять рублей в месяц, то теперь ему надо было бы платить одну тысячу двести семьдесят пять рублей. Я состою в должности старшего инженера и на руки получаю одну тысячу девяносто рублей, а плохонький счетовод — рублей триста пятьдесят — четыреста пятьдесят. Вот как изменился бюджет трудящихся.
Впрочем, надо сказать, что в этот период я в Москве не бедствовал, а иногда даже роскошничал за счет репетиторства помещичка, изучавшего счетоводство.
Несколько раз ездил в Раненбург и в Колыбельское, куда переехала служить жена с сыном.
Паренек поправился, стал толстеть и подавать все признаки благополучия, что и требовалось. За это я собственноручно сделал ему детский стульчик и оба мы были довольны.
Как бы то ни было, курс обучения я благополучно прошел, сдал испытания устные и написал две темы по торговому и заводскому счетоводству. Получил по всем пунктам отлично и удовлетворительно.
Вот и новая квалификация.
Свободное копирование
