Положение мое в эту минуту было невыносимое. Я удивлялась тогда, и позднее мне несколько раз приходилось задумываться над тем, зачем и для чего люди так много друг другу делают зла. Как объяснить, что заставляло всех в то время так сильно восставать против моего желания, в сущности, очень естественного и никому решительно не приносившего ни малейшего ущерба ни в чем, -- ехать в Сибирь. Я еще понимала, что те, которые имели право унаследовать состояние Ивана Александровича Анненкова, после того как он считался политически умершим, могли желать, чтобы я не следовала за ним, но надо отдать им справедливость, что они никогда не восставали против моих намерений приехать к нему в Сибирь.
Впрочем, надо объяснить, что здесь я говорю о наследниках со стороны Анненковых, тех именно, которые имели право на состояние после отца Ивана Александровича.
Другое дело те, которые могли претендовать на состояние якобиевское, то есть со стороны его матери. От этих лиц я встретила бездну неприятностей и в особенности от всех, живших тогда в доме Анны Ивановны. Последние положительно интриговали против меня и старались запугать, уверяя, что не только меня не пустят в Сибирь, но, что, если я буду хлопотать об этом, то прикажут выслать за границу. Признаюсь, что более всего я боялась последнего, потому что такая мера должна была разлучить меня навек с тем, кого я так глубоко любила.
Что заставляло меня более всего страдать, так именно то, что сама мать любимого мною человека восставала против моего желания следовать за ее сыном в Сибирь. "Зачем хотите вы ехать, -- говорила она мне, -- сын мой молод, здоров и легко перенесет свою ссылку, к тому же, поверьте, что он долго не останется. Поверьте, вы гораздо более принесете пользы и ему самому, если останетесь со мною. Вы мне еще нужнее, чем сыну, иначе вы меня бросите совершенно одну. Нет ни одной души из всех окружающих меня, которая была бы ко мне привязана. Когда вы уедете, они отравят меня". (Она всякое утро пила воду святую и заставляла меня прежде пробовать.)
И еще много подобного говорила старуха, в которой эгоизм заглушал голос матери. Впрочем, была доля справедливости в ее эгоистических желаниях. После ссылки сына и моего отъезда разорение ее пошло быстрыми шагами благодаря окружавшим. Но что я могла сделать, чтобы спасти ее? Молодая, неопытная, не имея никакого понятия о русских законах, разве я могла остановить ее разорение? Наконец, я не в состоянии была принести чувства, которые питала к ее несчастному сыну, в жертву каким бы то ни было расчетам. Я думала только о том, что будет с Иваном Александровичем, если я его оставлю.
Свободное копирование
