Я рассказывал о тех, кто на Лубянке сильно портил мне жизнь – о следователях. Теперь очередь дошла до сокамерников, людях очень разных, которые, каждый по-своему, скрашивали мое тюремное житье. Начну с Малой Лубянки, с "гимназии".
После двух недель одиночки меня перевели в общую камеру – и сразу жить стало лучше, жить стало веселей. Моими соседями были бывший царский офицер, а в советское время – командир полка московской Пролетарской дивизии Вельяминов, инженер с автозавода им.Сталина Калашников, ветеринарный фельдшер Федоров, танцовщик из Большого Сережа (фамилию не помню, он недолго просидел с нами) и Иван Иванович Иванченко. Позднее появился "Радек"; с его прихода и начну.
Открылась с лязгом дверь и в камеру вошел низкорослый мужичонка. Прижимая к груди надкусанную пайку, он испуганно озирался: неизвестно, куда попал, может, тут одни уголовники, отберут хлеб, обидят. Это был его первый день в тюрьме.
– Какая статья? – спросил Калашников.
– Восьмая.
– Нет такой. Может, пятьдесят восьмая?
– Не знаю. Они сказали – как у Радека. Териорист, сказали.
Все стало понятно: 58-8, террор. Радеком мы его и окрестили. Настоящую фамилию я даже не запомнил – зато отлично помню его рассказ о первом допросе. По профессии он был слесарь-водопроводчик.
Привезли его ночью, и сразу в кабинет к следователям. Их там сидело трое. Один показал на портрет вождя и учителя, спросил:
– Кто это?
– Это товарищ Сталин.
– Тамбовский волк тебе товарищ. Рассказывай, чего против него замышлял?
– Да что вы, товарищи!..
– Твои товарищи в Брянском лесу бегают, хвостами машут. (Был и такой, менее затасканный вариант в их лексиконе). Ну, будешь рассказывать?
– Не знаю я ничего, това... граждане.
Второй следователь сказал коллеге:
– Да чего ты с ним мудохаешься? Дать ему пиздюлей – и все дела!
Они опрокинули стул, перегнули через него своего клиента и стали охаживать по спине резиновой дубинкой. Дальше – его словами:
"Кончили лупить, спрашивают: ну, будешь говорить? Я им:
– Граждане, может, я чего забыл? Так вы подскажите, я вспомню!
– Хорошо, – говорят. – Степанова знаешь?
А Степанов – это товарищ мой, он в попы готовится, а пока что поет в хоре Пятницкого.
– Да, – говорю, – Степанова я знаю. Это товарищ мой.
– Вот и рассказывай, про чего с ним на первое мая разговаривали.
Тут я и правда вспомнил. Выпивали мы, и Степанов меня спросил: что такое СэСэСэР знаешь? Знаю, говорю. Союз Советских Социалистических Республик. А он смеется: вот и не так! СССР – это значит: Смерть Сталина Спасет Россию... Рассказал я им это, они такие радые стали:
– Ну вот! Давно бы так.
Я говорю:
– А вы бы сразу сказали, граждане. Драться-то зачем?
Они спрашивают:
– Жрать хочешь?
– Покушать не мешало бы.
Принесли мне каши в котелке – масла налито на палец! – и хлеба дали. Кашу я низанул, а про хлеб говорю:
– Можно с собой взять?
– Возьми, возьми.
Дали подписать бумажку – про восьмую статью – и отпустили".
Это было простое дело, вряд ли следствие длилось долго: вскоре Радека от нас забрали, дали на бедность, думаю, лет восемь и отправили жопой клюкву давить.
Свободное копирование
