Точно по неисповедимым путям Промысла Божия мне пришлось обойти в образе униженного и опозоренного революцией почти все те места, где до революции, всего два года тому назад, меня встречали со славой и почетом. Точно какая-то глубокая мысль заключалась в этом испытании, так ярко подчеркивавшем всю тщету и бренность человеческой славы.
Еще больший контраст между прошедшим и настоящим испытывал митрополит Питирим, и между тем никогда еще подлинное величие его души не обнаруживалось более ярко, чем на этом фоне позора и унижений, человеческой злобы и предательства, никогда еще его истинное смирение, кротость и незлобивость не выливались в более трогательных формах.
Утром 1 января мы прибыли в Екатеринодар.
На предвокзальной площади толпился народ, извозчиков, конечно, не было, они давно стали буржуазными предрассудками, пролетариату они не были нужны, а оставшаяся в живых недорезанная интеллигенция обнищала и не могла ими пользоваться, и извозчики, как-то сами по себе, исчезли везде, где были раньше. В некотором отдалении стоял только ломовик. Сейчас профессия ломовика являлась наиболее выгодной и они выручали колоссальные деньги, были грубы и нахальны. Я с трудом сторговался с ним за проезд в архиерейский дом, стоявший почти по соседству с вокзалом, на расстоянии нескольких минут езды, будучи вынужден уплатить ломовику 250 рублей. Сев на дроги спиной друг к другу и свесив ноги, мы кое-как доехали, усталые и измученные от бессонно проведенной ночи.
Кубанской епархией управлял, как оказалось, митрополит Киевский Антоний, и я был несколько разочарован, не встретив епископа Кубанского Преосвященного Иоанна. Зато вместо него я встретился с целым сонмом съехавшихся в Екатеринодар из разных мест иерархов, среди которых были архиепископ Евлогий Волынский, архиепископ Георгий Харьковский, со своими викариями, епископами Феодором и Митрофаном, епископ Гавриил Челябинский, епископ Аполлинарий Белгородский, архимандрит Александр (Иноземцев) и масса священников из разных епархий. По мере наступления большевиков все они переправлялись с великими трудностями на юг, двигались туда, куда их бросала беженская волна, не имели пред собою никаких определенных целей и программ, не знали, где будут завтра. Не скажу, чтобы мое появление вместе с митрополитом Питиримом, к которому большинство иерархов находилось в оппозиции, было бы кстати. Я лично находился не в лучшем положении, также имея в среде этих иерархов и своих недоброжелателей. Но мы оба и не думали задерживаться в Екатеринодаре и даже не рассчитывали на приют в архиерейском доме, а мечтали об Афоне, предполагая пробыть в Екатеринодаре только время, потребное для получения заграничного паспорта.
Митрополит Антоний встретил нас все же любезно и даже уступил свою комнату митрополиту Питириму, а меня поместил в смежной комнате на диване. Из дальнейшего выяснилось, что все иерархи уже давно проживали в Екатеринодаре и не только запаслись заграничными паспортами для проезда в Сербию, но заручились даже отдельным вагоном, который должен был довезти их до Новороссийска, где их ожидал уже пароход "Иртыш", принадлежавший какому-то русско-сербскому обществу, и что их отъезд из Екатеринодара был назначен на сегодня, в день нашего приезда. 1 же января они и уехали. Остался только епископ Феодор Старобельский, заболевший сыпным тифом и лежавший без сознания в одной из больниц. Вскоре он скончался. Его отпевали в заколоченном гробу митрополит Антоний и епископ Сергий и похоронили на погосте стоявшей по соседству с больницей церкви. Еще одним хорошим человеком стало меньше, еще тоскливее становилось на душе... Горячими слезами заливалась убитая горем сестра почившего Владыки.
Горько мы пожалели, что приехали с опозданием, еще обиднее было сознание, что никто не вспомнил о митрополите Питириме, но делать было нечего, и я немедленно принялся за хлопоты о заграничных паспортах для митрополита и для себя. Между тем митрополит Питирим стал понемногу оживать и поправляться и был бесконечно счастлив, что вырвался из кошмарных условий жизни пятигорского подворья.
Появлялись в архиерейском доме и другие лица и между ними неожиданно протопресвитер Шавельский. Митрополит Антоний точно растерялся и просил меня и митрополита Питирима не показываться ему на глаза, ссылаясь на крайнее недоброжелательство, какое питал о. Шавельский к митрополиту и ко мне. Я не знал, чему удивляться, этому ли предупредительному жесту или тем своеобразным формам отношений, какие существовали между митрополитом Антонием и протопресвитером Шавельским и какие скрывали их взаимную ненависть под покровом удвоенной любезности.
Г.И. Шавельский часто заходил к митрополиту Антонию и в архиерейском доме устраивал какие-то заседания. Встретился я и с редактором издаваемых при Святейшем Синоде "Церковных Ведомостей" профессором П.Остроумовым, одним из наиболее ярых моих недоброжелателей в мою бытность товарищем обер-прокурора... Находясь у разбитого корыта, и он, подобно многим другим, показался мне иным, чем был раньше. То, чего не могли сделать слова, то сделала революция, переубедившая многих и переставившая прежние точки зрения.
Свободное копирование
