Простояли на позиции пятнадцать дней. Скоро смена. На шестнадцатый день утром получил предписание: вступить во временное командование батальоном. В чем дело? А Бессарабов? Немедленно отправился к нему. Капитан, опустив руки, сидел на койке из жердей. Его полное красивое лицо обмякло. Он даже как-то согнулся и стал меньше ростом.
- Владимир Николаевич! Что произошло? Объясните мне, пожалуйста, что происходит, - я протянул ему предписание. Но он даже глядеть не стал.
- Все ясно, Миша, капитан Бессарабов будет примером для других: не пошел в Общество офицеров - будь оно проклято! - вот и получил.
- Куда же вы теперь, Владимир Николаевич?
- В распоряжение, брат, начальника дивизии. А так не хочется уходить из батальона! Мне думается, я тут прижился бы: офицеры хорошие, да и солдаты ко мне привыкли. Помни, Миша, в Обществе офицеров нехорошие люди, и мысли у них темные, и замышляют они дурное. Одним словом, черносотенцы, погромщики. Я ведь из Житомира. Помню, как черная сотня евреев громила, женщинам животы распарывала, грудным младенцам головки о стены домов разбивала, бороды старикам палила. Вот и они такие же! Поверь мне! Не смотри, что у них вид интеллигентный, руки чистые и духами от них пахнет. Они эти чистые руки по локоть в крови выкупают, в крови тех, кто не с ними. Да не выйдет ничего у них, - уже кричал ожесточившийся капитан, - прикончат их, подлецов, честные люди. Туда им и дорога, прохвостам.
Вечером я проводил капитана и проехал с ним почти полдороги до штаба дивизии. Ехали молча, думая каждый о своем, а сзади на двуколке везли вещи капитана. Прощаясь, мы поцеловались. Мне от души было жаль Владимира Николаевича: его жизнь не удалась, обладая замечательным мастерством скрипача, а также будучи в общем неплохим человеком, лучше многих, он тем не менее был несчастлив. Я пожелал ему всего хорошего.
Свободное копирование
