Однажды, уже в середине лета, прихожу я в собор, а моего старичка нет, пропал мой старик. Пришел еще завтра - опять его нет. Так ходил с неделю, а старика и след простыл.
Я спрашиваю кого-то о нем, мне говорят: "Это вы об отце Гордее, так он помер. Поболел, да и помер". Я так и остолбенел: был старичок и нет его. Что делать, стал вспоминать его образ, чертить в альбом: что-то выходит, да не то. Там, в натуре, куда было интереснее. Эти маленькие, ровные зубы, как жемчуг, эта детская улыбка и светящиеся бесконечной добротой глазки... Где я их возьму? И сам кругом виноват: смалодушничал. Прошло еще сколько-то. По старой привычке зашел в собор на свое место, с которого, бывало, наблюдал старичка. О, радость! Он опять стоит на своем месте, улыбается, подперев пальцами седую бородку. Значит, он не умер, мне солгали. Ну, теперь я не стану откладывать надолго. Сегодня же, вот сейчас, после обедни подойду и все скажу. Увлеку моего старичка, напишу с него, а тогда пусть хоть и помирает!
Обедня отошла. Мой отец Гордей пошел своими маленькими старческими шажками домой, я за ним. Заговорил. Он смотрит на меня и ровно ничего не понимает Так и ушел от меня куда-то в монастырскую богадельню... Нет, думаю, нет же, я добьюсь своего, напишу с тебя!
Так прошло еще несколько дней. Старичок все упирался, отговариваясь "грехом", на что я приводил примеры, его смущающие. Указывал на портреты митрополитов. Платона митрополита и других...
И, наконец, с тем ли, чтобы от меня отвязаться, отец Гордей неожиданно сказал: "Ну ладно, нанимай извозчика, поедем, больше часу не мучь только..." Тотчас же я подхватил свою жертву, усадил на извозчика и марш на Вифанку. Приехал и - писать... Писал с жаром, взял все, что смог: этюд был у меня. Распростились с отцом Гордеем. Теперь оставалось написать пейзаж, осенний пейзаж с рябинкой. Пока что написал молодую елочку...
Свободное копирование
