Так прошло лето. Надо было собираться в Петербург, в Академию. Глумовы, не признанные Уфой, ехали в Пермь, в надежде, что просвещенные пермяки воздадут им по заслугам и звезда, сиявшая над Сашей в Курске, еще ярче засветится в Перми... Простившись с Уфой, с родителями, я поехал в Питер. В ту осень нас поступило в Академию человек пять. Ехал я с князем Гугунавой, или Ванечкой Гугуновым - славным малым, но мало способным.
Остановились против Николаевского вокзала в Знаменской гостинице и, приведя себя в порядок, пошли по Невскому. Шли долго, пораженные всем тем, чего не было ни в Уфе, ни в Москве. Перешли Дворцовый мост и очутились на славном Васильевском острове. Пошли по набережной, стали искать Академию... Спрашивали добрых людей перед каждым большим зданием, не Академия ли это художеств. Но ее все не было. Была Академия, да не та, что нам нужна, - Академия наук, где спустя лет восемь, появился мой "Варфоломей".
Прошли университет, кадетский корпус. Подошли к египетским сфинксам, стали около, глядим - огромное здание, над входом написано: "Свободным художествам", но, помня пережитые неудачи, мы не верим себе и уже робко спрашиваем прохожих: "Скажите, где тут Академия художеств?" Нас осматривают, как каких-нибудь барнаульцев, и говорят, что мы стоим перед Академией. Мы сконфуженно благодарим и, перейдя улицу, вступаем, в сей великолепный храм искусства.
В вестибюле видим парадно, в придворную красную ливрею с орлами одетого швейцара, который на наши расспросы снисходительно посылает нас в канцелярию. Мы идем туда, подаем свои бумаги. Нам назначают время, когда прийти узнать о своей судьбе, но мы о ней мало беспокоимся, так как по уставу и традициям, мы, ученики натурного класса Московского училища живописи, в виде исключения, принимаемся в натурный же класс без экзамена.
В тот день много чудес перевидали мы с Ванечкой. Не помню, ели ли мы, или питались только восторгами от петербургских красот. Дня через два-три узнали, что мы приняты, так, как и ожидали. Наняли себе на Острове комнату, а скоро начались и занятия. Академия после Училища нам не понравилась. Огромные коридоры обдавали холодом. Во всем было что-то официальное, казенное, не было и следа той патриархальной простоты, что в Московском Училище. Вицмундиры профессоров, их малопопулярные имена - Вениг, Шамшин, фон-Бок - после Перова, Прянишникова, Сорокина, Саврасова, нам ничего не говорили. Правда, тут был автор "Привала арестантов" - Якоби, но вид его показался несолидным.
О Чистякове же мы в Москве ничего не слыхали, а он-то и был тогда центром, желанной приманкой для многих. К нему тогда и шли все наиболее талантливые, все, кто хотел серьезно учиться живописи и рисунку.
Свободное копирование
