VIII
Получив Библию и разрешение на прогулки, я стал полноправным обывателем Алексеевского равелина, ибо, кроме четырех тысяч шпицрутенов или пятисот розог, я уже ничего более получить не мог. Таким образом, мне оставалось жить изо дня в день по одному и тому же строго размеренному шаблону: есть, пить, спать, гулять в определенное время и затем ждать, когда какое-либо событие, лежащее совершенно вне моей воли и даже вне моих предположений, так или иначе положит конец этому жалкому прозябанию.
И долго просидел бы я в этой камере, может быть, до последних дней пребывания в равелине, ибо там многие проводили целые годы своего заключения, иногда вплоть до смерти в одних и тех же стенах, если бы не случилось одного обстоятельства, вызвавшего мой перевод в другой номер. Дело в том, что, разговаривая с Щедриным, я начал прикладывать ухо к стене, чтоб можно было слышать самый легкий стук и тем еще более обезопасить наши противозаконные беседы. Но увы! Эта самая предосторожность и послужила к обнаружению преступления.
Как я уже упоминал, стены моей камеры были покрыты плесенью. Аршина на полтора она лежала сплошным слоем, точно бархатным ковром черного цвета с зеленоватым отливом, а выше слой плесени становился все тоньше и тоньше, цвет ее все более и более бледнел, и на высоте человеческого роста он становился почти белым и только кое-где виднелись черно-зеленые крапинки. Я сразу же заметил, что на стене остается отпечаток моего уха, но не обратил на это внимания, потому что он был виден только при известном освещении, и, во-вторых, эти отпечатки, перекрещиваясь и ложась друг на друга, взаимно уничтожались или, по крайней мере, сильно изменяли свою форму; наконец, слой плесени на этой высоте был очень тонок, и можно было рассчитывать на то, что жандармы не обратят на это внимания, а если даже и заметят, то не поймут, в чем дело. Оказалось иначе.
23 декабря 1882 года, когда я, возвращаясь с прогулки, повернул было по обыкновению налево, Соколов заступил мне дорогу, буркнув: "Не сюда" и указал мне рукой на противоположное крылечко, где уже стоял дежурный, распахнувший дверь при словах Соколова. Я повернулся, недоумевая, что бы это могло значить. Мы вошли в маленький (как его называли) коридор, где помещались No 1, 2, 3, и жандармы ввели меня в первую же от входа дверь номера третьего. Я вошел туда, все еще продолжая недоумевать.
Вдруг, словно из земли, вырос второй дежурный, и оба начали быстро меня раздевать. Когда кончился обыск, производившийся самым тщательным образом, я обернулся к следовавшему за мной по пятам Соколову, чтобы спросить его, что сие значит. Но он не дал мне даже рта разинуть и со своей злобной усмешкой вымолвил:
— Здесь ухо к стене прикладывать нет надобности. Ты там, должно быть, постукивал: так вот... — Он повел по воздуху ключом и вышел из камеры.
Свободное копирование
