Конец пути - 7

* * *

Однажды Маше медленно поднимался по склону холма, направляясь к Блюменталь-Тамарину. Подходя к дому, он увидел у окна артиста. Тот заметил гостя и стал призывно махать рукой:

— Скорей!

Маше, вбежав, приблизился к окну.

— Видишь этот закат? Давай постоим, посмотрим... Видишь край тучи? Горит золотом пурпуром, а сейчас будет тухнуть...

— Да, но что же в этом особенного, Всеволод Александрович?

— Молчи... гляди...

Вскоре солнце скрылось. Краски поблекли.

— Ну, вот все.

Обняв Маше, артист начал всхлипывать:

— Милый друг, ты видел, как ушло солнце и мы остались во мраке... Так же вот скоро погасну и я, уйду во тьму, в ночь.

— Сейчас не такое время... Опасность уже миновала-

Артист встрепенулся:

— Ты думаешь? С тобою и с Игорем мне хорошо... только на вас двоих у меня надежда... Для меня ясно одно: мне нельзя оставаться Блюменталь-Тамариным... Игорь крутится в советском лагере... Он ведь боксер, ничего не боится, ну, вот и вынюхивает, чем там пахнет.

— Не нравится мне это, Всеволод Александрович.

— Ты что-нибудь подозреваешь?

— Если Игорь «свой» в советском лагере, значит, это неспроста.

— Славный мой Володя, неужели ты допускаешь хоть на одно мгновение симпатию Игоря красным душителям? Я не мало пожил на свете, судьба сталкивала меня с тысячами людей. Поверь, что я подходил к ним не только лишь, как собутыльник. Нет, я изучал их. Каждый актер по необходимости психолог. И вот, как психолог, заявляю тебе со всей категоричностью: я не подозреваю Игоря ни в чем коварном, я верю ему, я надеюсь на него.

— Вы любите его?

— Да, как только отец может любить сына.

— Но разве вы не знаете случаев, когда любовь ослепляет рассудок? В настоящее время для вас страшнее всего слепота.

— Стоп! На этом прекращаем разговор об Игоре, иначе, чего доброго, можем поссориться, а я не хочу терять тебя на чужбине.

— Кстати, где Игорь в настоящее время?

— Ну, там, конечно, но это ничего не значит. Он там кое-что обменивает, кое к кому втирается в дружбу для уяснения ситуации. Только привязанность ко мне заставляет его проводить целые дни в лагере красных. Ночью он возвращается домой, как мой верный телохранитель. Его спальня рядом с нашей. В случае нападения на нас, он раскидает всех, как Самсон.

— Поздно он возвращается домой?

— Иногда около 12 ночи.

-— Но ведь в такое время запрещено всякое передвижение по улицам.

— У него специальный пропуск. В ожидании его мы, конечно, не спим. Вчера он сказал, что никто не собирается увозить меня в Советский Союз.

— Документы на другое имя вам можно достать через Юрьева или через его представителя. Я поговорю с ними о вас.

—- По этому случаю не мешало бы достать водки.

— В одном месте есть самогон.

— Всё равно.

Маше пошел добывать самогон. На улице встретился со знакомым. Закинул удочку насчет документа для Блюменталь-Тамарина. Тот сказал, что неподалеку отсюда обосновался поляк, имеющий печать и бланки паспортов. За золото или что-нибудь «существенное» он может приготовить паспорт. Кажется это стоит три золотых десятки.

Маше достал только полбутылки самогона, но это был «первач», как поклялся шинкарь. Подойдя к дому артиста, Маше заметил на песке след велосипеда, которого не было полчаса назад. «Уж не Игорь ли нагрянул из советского лагеря?» ...Постучал в дверь.

— Входи, Володя, без церемоний.

В комнате, кроме хозяина, находился молодой человек атлетического сложения, выше среднего роста, шатен с черными колючими глазами, с неправильным лицом. На вошедшего уставился с неприязнью.

— Ну, что у тебя хорошего для меня? Познакомься: это мой сын Игорь.

С тяжелым чувством Маше протянул руку боксеру.

— Только что говорил о вас с одним человеком. Паспорт вам сделают в два счета, но...

— Договаривай.

— Есть ли у вас золото?

— У меня есть бриллиантовое кольцо и золотые часы.

— Получив паспорт, постарайтесь переменить местожительства, уезжайте подальше от всяких лагерей.

Взгляд Маше остановился на безумном взгляде Игоря.

«Бедный Всеволод Александрович, — подумал Маше, — он не подозревает, что в его доме — ядовитая змея».

Маше ушел, не попрощавшись за руку, а только сделав общий поклон: неприятно было рукопожатие Игоря. На следующий день пришел снова. Игоря не было.

— Где ваш «сын?»

— А что такое?

-— Почему он вчера посмотрел на меня так свирепо, когда я говорил о паспорте и о том, что вам нужно переселиться отсюда?

— Не обращай на это внимания, он просто немножко ревнует меня к тебе.

-— Завтра я постараюсь привести к вам представителя от Юрьева.

—Спасибо, Володя. Мог ли я думать семь лет тому назад, при первой нашей встрече в «Национале», что ты примешь в моей судьбе такое горячее участие? Когда-то я давал тебе советы, какие нужно прочесть книги, чтобы стать руководителем джаза, а теперь буду просить тебя: пристрой меня в качестве какого-нибудь дударя или барабанщика в твоем оркестре, чтобы только уехать отсюда.

— Сделаю все, что можно. Вы будете выступать в нашем джазе, как певец-солист.

Горько улыбнувшись, Всеволод Александрович с дрожью в голосе пропел:

Судьба играет человеком,

Она изменчива всегда:

То вознесет его высоко,

То бросит в бездну без стыда.

На прощанье Маше спросил:

Почему я никогда не вижу ни Инны Александровны, ни Тамары?

— Волков ноги кормят, дружок: ходят по бауэрам, добывая пропитание, хлопочут по хозяйству. Мне высовывать нос из дому не безопасно, ну, вот и домоседничаю, а они бедняжки в вечных заботах и хлопотах.

***