Утром нас голодных погнали в лагерь военнопленных. Он был в городе Рославле, Смоленской области. На ходу многие поддерживали друг друга за руку. Шли мы с небольшими остановками весь день — тоскующие и недоумевающие. Кое-кто падал от слабости. Таких пристреливали конвоиры. За проволоку лагеря нас загнали вечером. Заморосил дождь. Во многих местах широкого двора люди разжигали костерчики и на этом огне кипятили в консервных банках воду. Русские полицейские из военнопленных опрокидывали банки с водой, а огонь затаптывали. По их адресу сыпались проклятия, за что полицейские били несчастных палками по голове. Всем пригнанным было приказано — провести ночь в сарае. Я решил, что там меня могут задавить и направился к одному из двух кирпичных, двух-этажных зданий, где помещались больные и раненые. У меня спросили в дверях, что мне нужно?
— Я хочу поговорить с комендантом этого госпиталя.
— По какому делу?
— По личному.
С верхнего этажа спустился молодой красавец в новой куртке цвет беж, в галифе голубого цвета и в начищенных сапогах, в которые можно было глядеться вместо зеркала.
— Что вам угодно?
— Мне угодно, чтобы вы дали мне ночлег в этом доме.
Он громко расхохотался.
— Знаете, сколько пленных в лагере?
— Не знаю.
— Семьдесят тысяч! Представляете, что бы произошло, если б все они ринулись искать ночлега в госпитале?
— Да, конечно, пленных в лагере тысячи, но я думаю, что писателей среди них очень мало.
— Вы писатель? Как ваше имя?
Я назвал себя.
— Так я же читал ваши книги! Поднимайтесь на второй этаж!
Он провел меня в общежитие санитаров с двойными сплошными нарами. Топилась голландская печь. В котелке варилась картошка.
— Господа, познакомьтесь с известным писателем!
Он назвал мое имя. В комнате было четыре санитара.
Все они крепко пожимали мою руку. А вскоре угощали горячей картошкой с поджаренными ломтиками свиного сала.
На другой день комендант постарался устроить меня одним из многочисленных поваров на кухню. В обязанности этих поваров входило — растапливать сырыми осиновыми дровами печки под огромными котлами и варить баланду — то есть разболтанную в кипятке ржаную муку.
Кухней заведывал бывший политрук — наглый, бесстыдный субъект, не расстававшийся с резиновой плетью.
— Я без подарка на работу никого не принимаю, — предупредил он меня, — часы есть?
— Были, но отобрал немецкий солдат.
— Вечное перо есть?
— Было, но потерял.
— Пошарь по своим карманам.
— Вот флакон одеколона «Красная заря».
— Как раз то, что мне нужно. Завтра в 6 утра приходи на работу. Жить будешь в общежитии для военнопленных.
В том сарае, куда было согнано вечером несколько тысяч пленных, ночью было задавлено на смерть 9 человек. Я пробыл в лагере почти три месяца. Спали работники кухни на нарах, тесно прижавшись друг к другу. Всех одолевали насекомые, гнездившиеся в рубцах рубашек. Вместо электричества комнату освещала коптилка. Перед сном мы снимали рубашки и проводили по рубцам железкой. Раздавался треск убитых вшей. Мои товарищи по несчастью и работе скоро узнали, что я, как писатель, знаю на память много разных историй. Моей обязанностью стало — развлекать художественным словом людей после обработки наших рубашек. Слушали меня с большим вниманием и всегда просили: «Еще немножко».
Среди немецкого командования оказался благороднейший человек — Владимир Владимирович фон Фе. Его предки переселились в Россию при Екатерине 2-й. Родители были состоятельными. Он окончил юридический факультет Петербургского Университета. При советской власти переселился в Эстонию. Когда Прибалтика была занята немцами, его мобилизовали в германскую армию. По психологии, симпатиям и влечениям это был сугубо русский человек. Очутившись в Рославльском лагере, он задался целью — спасать русских интеллигентов. Познакомившись со мной, он сказал:
— Вы скоро освободитесь из этого ада.
Смертность в лагере увеличивалась. В декабре умирало более 600 человек в день. С мертвых снимали одежду и голыми погружали на телеги. Днем живых заставляли копать большую яму, в которую сваливали трупы.
Среди военнопленных было много врачей. Им было приказано — обследовать запасы пищи у пленных. Врачи находили сырое мясо и тут же делали заключение, что это человечина. Трупоедов немедленно осуждали на повешение. Виселица была поставлена посреди двора. Она была похожа на огромную букву Г. Сверху свешивалась веревка с подвижной петлей. Перед повешением всех жителей лагеря выгоняли из бараков и расставляли с четырех сторон вокруг виселицы. Процедурой повешения распоряжался молодой человек, бывший комсомолец. Его звали «Афоня-вешатель». Он намыливал петлю, надевал её на обреченного, подставлял для него табуретку, потом вышибал ее и тянул повешенного за ноги. На груди жертвы была доска голубого цвета с черными буквами: «За трупоедство каждого ждет виселица». Казнённый в назидание всем остальным висел целые сутки. Если поднимался ветер, труп раскачивался. Веревка скрипела. Мы слышали этот скрип из своих общежитий и эгоистично радовались, что лежим на нарах, а не висим в петле.
Свободное копирование
