Итак, лорис-меликовская группа переходила в наступление. А между тем Победоносцев уже достигал победы. Обыкновенно утверждалось, что судьба Лорис-Меликова и его плана была решена сразу громовой речью Победоносцева на заседании 8-го марта. Обнародованные теперь письма Победоносцева и дневник Перетца дают иную картину. Более месяца потребовалось Победоносцеву, чтобы побудить Александра III к решительному шагу. И не заседание 8-го марта, а гораздо менее известное заседание 21-го апреля сыграло роль последней капли. К идее "объединения правительства" Александр III отнесся совершенно спокойно, поняв ее в элементарном техническом смысле и просто предложив, чтобы министры в важных случаях собирались на частые совещания иод председательством в. кн. Владимира Александровича, а "будущее покажет, что из этого выйдет". Но в течение прений Лорис-Меликова и Абаза опять вернулись к вопросу о введении выборных представителей в Государственный совет, и Александр III остался этим в высшей степени недоволен. В тот же вечер он прислал Победоносцеву записочку о том, что "не допускает выборного начала", а Победоносцев ответил на это письмом, в котором написал: "Нужно обратиться к народу с заявлением твердым, не допускающим никакого двоемыслия".
Тогда-то государь и поручил Победоносцеву изготовить соответствующий манифест. Этот манифест, — обнародованный 29 апреля и провозглашавший твердое решение государя сохранить незыблемым исконное самодержавие и существующий строй государственных учреждений, — ниспал как снег на голову на Лорис-Меликова, ничего не подозревавшего о подготовке этого акта. Издание столь важного акта без ведома министра внутренних дел означало, несомненно, выражение недоверия к руководителю внутренней политики. Лорис-Меликов, Абаза и Милютин тотчас представили государю прошения об отставке и получили ее.
Победоносцев мог праздновать победу. Но, как человек очень умный, он понимал, что к полному торжеству своих идей нужно идти терпеливо, шаг за шагом, не ослабляя своей позиции своими действиями. Очень характерно, что в этот момент он еще не счел возможным выдвинуть на пост, освобожденный Лорис-Меликовым, настоящего "своего человека". Пока — началось годичное правление Н.П. Игнатьева.
Н.П. Игнатьев начал свою карьеру в 60-х годах дипломатическим представителем России при дворе китайского богдыхана. Там он сразу же выдвинулся одержанной им крупной дипломатической победой. Он заключил с Китаем так называемой Пекинский договор, в силу которого Россия без единого выстрела приобретала обширный Уссурийский край, и таким образом получали свое завершение подготовительные к тому труды предприимчивого Муравьева-Амурского. Молодой дипломат сразу завоевал себе крупный авторитет и вскоре был назначен директором азиатского департамента Министерства иностранных дел. Все это было лишь прелюдией к той дипломатической деятельности Игнатьева, которая обеспечила ему навсегда видное место в истории внешней политики России. Он назначается русским послом в Турцию и попадает в Константинополь как раз в такой момент, когда на Балканском полуострове скопляются взрывчатые газы и Константинополь становится средоточием международных состязаний. В годы, непосредственно предшествовавшие русско-турецкой войне 1877 — 78 гг., Игнатьев высоко поднял политический престиж России при дворе султана, и были моменты, когда Игнатьеву принадлежало если не решающее, то в высшей степени веское влияние на политику Порты в славянском вопросе. Игнатьев всегда имел слабости к внешним эффектам, и в то же время его натуре была свойственна значительная доля дипломатического лукавства. Впоследствии, на закате его карьеры, эти свойства, как увидим, сыграли свою роль в истории его падения, но здесь, в водовороте балканских событий, в сношениях с турецкими дипломатами, и то и другое свойство шли на пользу дипломатическим успехам Игнатьева. Эти успехи, однако, нимало тормозились коренным разногласием между Игнатьевым и канцлером Горчаковым в понимании задач русской политики на Ближнем Востоке. Горчаков все время держался своей излюбленной мысли о том, что Россия должна действовать на Балканах в полном согласии с "европейским концертом", между тем как Игнатьев твердо стоял на том, что Россия может достичь наиболее решительных успехов только одним путем: путем непосредственного воздействия на султана и на турецких министров, укоренения в Стамбуле исключительного русского влияния и парализования вместе с тем влияния там Англии и Австро-Венгрии с их планами, направленными прямо против России. Игнатьев не только говорил, но и делал. Накануне балканского кризиса, приведшего к войне 1877 г., Игнатьев мог уже считать себя господином положения в Константинополе. Он вел дело к тому, чтобы уступки Порты в славянском вопросе явились прямым результатом воздействия на Порту именно со стороны России и чтобы эти уступки не заключали в себе ничего похожего на вытаскивание Россией каштанов из огня для Англии или Австрии. Однако Горчаков пошел прямо противоположным путем, и Россия начала войну с Турцией, заранее обязавшись перед Австрией не противиться водворению австрийской власти в Боснии и Герцоговине.
По окончании войны на долю Игнатьева выпало заключение с побежденной Турцией предварительного мирного договора. Сан-Стефанский договор был признан тогда в русском общественном мнении дипломатическим шедевром Игнатьева.
То был момент, когда популярность Игнатьева достигла высшей точки и казалось, что в дальнейшем перед ним раскрывается блестящая политическая карьера. Все это рухнуло после того, как постановления Сан-Стефанского договора были перекромсаны, вывернуты наизнанку, искажены на Берлинском конгрессе, и Берлинский договор явился полным ниспровержением той системы международной политики, выразителем которой был Игнатьев. Игнатьеву не оставалось ничего иного, как уйти в тень в ожидании наступления лучших времен. Он это и сделал.
Свободное копирование
