Это "белоподкладничество" среди студенчества явилось ярким отражением в жизни тогдашней учащейся молодежи того резкого обмеления общественных интересов, чрез которое в 80-х годах минувшего столетия прошло все русское общество и которое оно начало стряхивать с себя после голода 1891 года.
В Московском университете был тогда момент, когда "белоподкладочники" вдруг как-то особенно воспрянули духом и попытались разыграть какую-то роль. В один из своих приездов в Москву Александр III решил посетить Московский университет. Очень-очень давно монархи не появлялись в стенах лого университета. "Студенческие истории" налагали на университет репутацию гнездилища революции. Катков своим ярким пером делал все для закрепления такой репутации в сознании правящих и придворных кругов. Все старания были направлены на то, чтобы университет был поставлен на положение опального учреждения. Решение Александра III посетить университет явилось, таким образом, для многих неожиданностью. Была приготовлена торжественная встреча. В наполненный студентами университетский двор въехала коляска, в которой возвышалась монументальная фигура Александра III и рядом с ним миниатюрная Мария Феодоровна. Моросил дождь. Между остановившейся коляской и подъездом оказалось небольшое пространство, несколько размокшее. Государыня, сходя с коляски, как-то нерешительно поглядывала на грязь. Вдруг студент бросил к ее ногам свою шинель, тотчас несколько других студентов последовали его примеру, и но этому импровизированному ковру из студенческих шинелей государь и государыня прошли от коляски до подъезда. Государыня из поднесенного ей букета белых роз раздала розы стоящим поблизости студентам. Вот тогда-то студенты, афишировавшие свою благонамеренность, начали было ходить с белыми розами в петлице. Хотели создать что-то вроде корпорации Белой розы. Но из этого ничего не вышло. В конце концов, "белоподкладочники" вообще не были способны к какой бы то ни было политической предприимчивости, как революционной, так и охранительной. Их хватило лишь на то, чтоб выставлять на вид белую подкладку своих шинелей. Это были прирожденные обыватели, но такие, которые желали обставить обывательское существование всем тем комфортом, который получается в результате великих и богатых милостей, изливаемых начальством в награду за послушание и благонравие. Из этой-то среды вербовала приверженцев и сотрудников университетская инспекция -- инспектор, субинспекторы и педеля, -- которая при Брызгалове, после введения нового устава, начала развивать в университете все более суетливую деятельность. Субинспекторы дошли до того, что решались иногда входить в аудиторию во время профессорской лекции для наблюдения над студентами. Эго прекратилось после того, как М.М. Ковалевский потребовал от вошедшего в его аудиторию субинспектора, чтобы он немедленно удалился. Смешно вспомнить, из каких пустяков инспекция раздувала целые истории. Строгому преследованию подвергались, например, аплодисменты после лекции. В них усматривали почему-то нечто, свидетельствующее о неблагонадежности. После первой лекции Ключевского аудитория, восхищенная мастерским чтением, непроизвольно разразилась рукоплесканиями. За это некоторые студенты были посажены в карцер. Да, в карцер. Можно ли было бы себе представить, чтобы в середине 90-х годов студент был посажен в карцер университетской инспекцией? А нас, в 80-х годах, сажали в карцер даже за такие невинные вещи, как аплодисменты любимому профессору! Так глубоко изменилась обстановка университетской жизни за десять лет.
Изменилось и многое другое. Во время моего студенчества профессор появлялся на кафедре не иначе как либо в синем форменном фраке, либо в черном фраке и белом галстуке. Только В.И. Герье позволял себе приходить на лекцию в черном сюртуке. В 90-х годах от этой чопорности не осталось и следа. И лекторы стали сплошь да рядом читать лекции в домашних пиджаках.
Те, кого не удовлетворяли вспышки "университетских историй", хаотичные, не дававшие никаких результатов, и для кого "белоподкладочничество" не представляло никакой привлекательности, кто не разделял того предрассудка, что наука якобы сушит ум и сердце и вытравляет из души живое гражданское чувство, но кто искал и находил в науке удовлетворение своим серьезным духовным запросам, -- те имели возможность получить в стенах Московского университета то, чего они искали, к чему они стремились, ибо Московский университет того времени не был беден крупными научными силами, и среди его профессоров было немало таких, которые блистали и глубокой ученостью, и прекрасными лекторскими дарованиями.
Теперь я и перейду к воспоминаниям о своих университетских учителях.