Я работала много и старательно и заметно привыкла к сцене, а куплеты стали моей сферой, тогда как прежде это было мое мучение. С редким терпением и строгостью К. следил за мной, и я его очень боялась, зато была в восторге от его похвалы и только ему верила. Когда мне приходилось играть без него, он садился в первую кулису, откуда доносились мне слова одобрения или брани, последнее чаще, и я его умоляла не смотреть, так как это меня страшно мучило. Он добивался (и успел) отучить меня от "кислоты", быть живой на сцене, что в особенности для водевилей необходимо. Все средства были хороши для этого. На сцене, не стесняясь публики, как будто в роли, он спрашивал, кого я похоронила или не болит ли у меня голова. Я краснела до слез, начинала горячиться и слышала: "Вот так, наконец-то". На репетициях при всей труппе он советовал отцу положить в мои башмаки сухой горчицы, чтобы я была поживей к спектаклю. Я злилась, дулась на него, но в спектакле помнила, и выходило хорошо. Иногда я ненавидела его и всегда робела перед его взглядом на сцене. Мне так хотелось хорошо сыграть свою роль, а главное, ему не напортить. Его насмешки были так колки и так обидны!..
Зима летела, я не замечала времени за шитьем костюмов и учением ролей. Настал день моего бенефиса. По совету К. я поставила "Доходное место" (по общему мнению, роль Полиньки должна была быть моим триумфом) и оперетку в два лица "Не бывать бы счастью, да несчастье помогло". С этой опереткой я пролила немало слез. Музыка прелестная, и роль мне чрезвычайно нравилась, но один куплет чуть не свел меня с ума. По обыкновению, я стала учить с фортепиано и с помощью К., который уже играл свою роль много раз. Перед началом он предупредил меня, что один куплет я спою отвратительно, со свойственной мне кислотой, и что хотя зачеркивать куплеты не в его правилах, но этот он вычеркнул бы с удовольствием, да нельзя, так как исказишь смысл. Получив сразу нелестный комплимент, я, конечно, неохотно стала разбирать музыку и в душе решила "назло" хорошо спеть этот "противный" куплет. Когда мы дошли до него, то задача, несмотря на твердое решение, оказалась мне не по силам. Этим куплетом высказывалось перерождение Жанетты, и она с ужасом, шепотом, признавалась себе и публике, что "какое-то чувство волнует ей всю кровь и это — любовь". Передать этого я, по мнению К., никогда не сумею, так как ничего в мире не может "взволновать мою кровь", и у меня "нет чувства", и я только могу изображать в совершенстве первую половину роли, где Жанетта ходит "как сонная муха".
Сначала я сердилась, но потом согласилась с ним и стала просить "выучить" меня, как передавать этот куплет. Тут уж гневу моего учителя не было пределов: "разве можно этому выучить", "как это глупо", "из вас никогда не будет актрисы", "вы всегда останетесь кислотой" и т. д. Я расплакалась, за что получила эпитет "нюни" и услыхала следующий вопрос:
— Если вы будете ныть так с каждой ролью, когда же вы сделаетесь актрисой и за что вам дали бенефис?
Это меня взорвало, я схватила ноты с пюпитра, бросила их об пол и решила не играть эту оперетку. На шум пришел отец и, узнав, в чем дело, заступился за меня.
— Ты уж очень много требуешь, она еще ребенок, как споет, так и ладно, лишь бы не фальшивила.
— То-то и дело, что будет фальшиво, потому что бессмысленная передача — та же фальшь.
Три дня мы репетировали только "Доходное место", я не говорила с К. и решила не ставить оперетку, хотя страшно жалела об этом решении. Три дня он не был у нас, так как я не хотела учить роль. Отец стал сердиться (К. имел стол у нас и платил отцу помесячно). Я сама сознавала, что виновата перед К., я всем ему обязана, наконец, обе пьесы идут в мой бенефис и в обеих он играет главные роли, без него спектакль немыслим: что, если он откажется? Отец намекнул на это, выбранил меня и ушел из дому. Обедать пришлось одной, невыносимо скучно, стыдно сознавать свою невежливость... К. теперь будет наказывать меня на сцене; не обращает внимания, как я играю, я нарочно "кислю", вижу, что он злится... и все этот проклятый куплет!.. Проплакав весь день, я принялась в сумерки его разучивать и добиваться всячески какого-то особенного в нем смысла, но кончила слезами. Спектакля как назло не было в этот вечер, и я начала сожалеть, что поссорилась с К. и вывела отца из терпения. Ложась в постель, решила завтра на репетиции заявить Каратыгину, что оперетта пойдет в мой бенефис, и как-нибудь сыграть ее. К. принял мое решение очень холодно и предоставил мне поступать по усмотрению, обедать отказался, так как приглашен к Орловой, с которой он вздумал сыграть какую-то новую пиесу. Я вдруг возненавидела всем сердцем эту Орлову, сама не отдавая себе отчета, за что. Играла я вечером отвратительно и услыхала выговор от режиссера (по жалобе К.) за капризы. Жизнь мне была не мила, и все этот проклятый куплет... У К. была привычка давать какое-нибудь название актерам, и у всех были свои клички. Меня он прозвал "чижичком" и перед выходом на сцену всегда давал "руку на счастье" и еще раз напоминал слабые места роли. Теперь я ничего не слыхала и "чижичек" шел петь с опущенными крыльями.
Свободное копирование
