В одиннадцать лет меня перевели в первую открывшуюся в Одессе гимназию, где и поместили опять пансионеркой. Тут жизнь была шире во всех отношениях: много воспитанниц, строже порядок, помещение лучше, а замкнутости прежнего пансиона-монастыря и помину не было.
Тут я помню только эпизод с английским языком: прослушав первый урок, я чуть с ума не сошла от испуга и на коленях уверяла отца, что сделаюсь заикой, если буду учиться. Так как надо было платить лишнее, то отец нашел мои доводы справедливыми, и я по-английски не училась. В этот год я страстно читала Новый завет, выпрашивая книгу у старших, так как мы его еще не проходили, "страдания Христа" перечитывались мною по нескольку раз с недетским благоговением и моей мечтой было приобресть Новый завет в роскошном переплете. Занималась я этим чтением во время рекреаций. И в пансионе, и в гимназии, раза три-четыре в год, меня брали играть на сцене роли детей под фамилией д[еви]цы Стремляновой, и это мне было велено тщательно скрывать. Мне часто приходило в голову, почему стыдно быть актрисой? Но, боясь насмешек, я свято хранила мою тайну. Моя лучшая и большая роль была в драме "Нищая", в которой неподражаемо играла слепую мать [Е. А.] Фабиянская, любимица одесской публики. Пиесы я не помню, помню только одну сцену, где слепая узнает свою дочь по рассказу последней. Этот рассказ производил фурор, и я получала массу конфект. В такие вечера моя мать гордилась мною и ласкала меня. Через несколько дней успех мой забывался, жизнь входила в обыкновенную колею, и я вместо "пансионерки" слышала бранное слово "актриса". Опять я недоумевала, и не у кого было спросить разъяснения.
Свободное копирование
