Всё проходит. Жизнь пролетела ракетой, и уже уступают место в городском транспорте. Фаина Раневская написала в мемуарах: «Тебе уже пора, а ты ещё не успела». Как это верно! Вот и я ничего не успеваю. У пенсионеров вдруг появилось много свободного времени, которое они используют по-разному, но всех их объединяют воспоминания, потому, что они – главный признак наступающей старости.
В конце шестидесятых годов, после окончания института меня направили на работу в мебельную фирму южного города. Кадровичка, покрутив в руках направление, ответила, что все инженерные должности сейчас заняты и она может выдать мне открепление на свободное трудоустройство. И с ухмылкой спросила:
- Вы же не согласитесь пойти работать столяром станочником?
Уезжать я не хотел. В моём родном городе специалистов моего профиля пруд-пруди и я, к полному удивлению отдела кадров ответил согласием.
Экспериментальный цех, куда я попал, занимался изготовлением новых образцов и специальных заказов. Работала там одна профессура, последние из Могикан – так я про себя называл старых мастеров – краснодеревщиков, имеющих ещё довоенный стаж работы в столярных артелях. В этой группе старых мастеров трудился и сравнительно молодой столяр сорока пяти – пятидесяти лет, но я, конечно, был пацан среди них и, несмотря на моё очень «высокое» образование и квалификацию станочника четвёртого разряда, попал в ученики к бригадиру столяров со звонкой фамилией Суворов.
Иван Никифорович был строг, суров и неприступен. Приходилось за водкой бегать, и на подхвате быть, а главное терпеливо слушать. Рассказывать он любил. Как топал до самого Берлина, как работал в реставрационных мастерских. Бурчал, что молодые работать не могут. Никто и табуретки не сделает. В руках рубанка и стамески не держали! Только и могут, что щит к щиту лепить, да и то кое-как.
С войны из Германии Суворов притащил в вещмешке с гостинцами для семьи железку от рубанка и четыре стамески из прекрасной инструментальной стали. Они держали заточку в течение всего дня и не были хрупкими. На каждой железке стояла торговая марка «лев на стреле». Рубанок он сделал из выдержанного граба, а ручки для стамесок из румынского ореха. Очень бережно и ревниво относился он к своему инструменту. Никому не давал даже в руки брать, но любил показывать, любовно поглаживая его руками. Иван Никифорович говорил, что только в Германии могли сделать такой великолепный инструмент.
Когда я ему сказал, что лев, сидящий на стреле – это английская торговая марка инструмента, он обиделся на меня смертельно.
Много позже, когда появился интернет, я вспомнил наш спор и нашёл семейные корни львов в качестве товарного логотипа. Оказывается, что первый товарный знак со львом, стоящим на стреле впервые появился в 1847 году на товарах французской семьи Пежо, которые сначала выпускали зонтики, велосипеды, а потом уже и автомобили. Его автором является французский художник, ювелир и гравёр Жюстин Блазе. Но лев у него стоял на стреле, фото которого я привел выше текста, а сидящий лев – был действительно английской торговой маркой деревообрабатывающего инструмента. Так, что Никифорович из Германии притащил английский инструмент, хотя и там была великолепная крупповская сталь, из которой делали не только броню, но и производили инструмент.
Среди профессоров - столяров в цехе был и свой уникум. Резчик от бога! Саня Шумилкин. Руки золотые! Однажды на спор вручную, без оснастки выточил биллиардный шар на токарном станке. Никифорович проверил центр тяжести, и только крякнул:
- Вот стервец! Цены не сложишь, кабы не пил!
Пили все, и бывало крепко, но Санина беда была в том, что был он запойный. Случалось, уходил в запой на неделю, а то и на две! Тогда начинались неприятности. За мастерство ему прощали, но знали, что надёжи на него нет, как говорил Никифорович.
Однажды понаехало начальство всех мастей. Начальник цеха спросил Суворова, где Шумилкин? А Саня уже четвёртый день как не появлялся! А дело серьёзное: в квартире первого секретаря Обкома уборщица вытирала пыль со старинных часов, да так вытирала, что они слетели со стены и вдребезги! А часы те, с боем, богато украшенные резьбой на библейские сюжеты тонкой работы известного французского мастера. Его фамилию называли, да я запамятовал.
Иван Никифорович пообещал, что будем стараться восстановить, а когда все ушли, высыпал опять все побрякушки из мешка и долго смотрел на них. Потом позвал меня и приказал:
- Иди-ка ты, друг ситный, к Шумилкину, тебе уж случалось за ним бегать. Делай что хочешь, но чтобы он в любом виде, живой, завтра был! Сожрут ведь, а сделать окромя его некому!
Жил Саня в неказистом домишке под зелёной железной крышей на посёлке. На дворе стояла середина мая. Вся улочка плавала в густом запахе сирени, и отцветающей уже черёмухи. Перед домом в палисаднике, затянутом виноградом, на скамейке у стола сидела супруга Шумилкина. Увидев меня, она с досадой махнула рукой в сторону веранды.
На старом, продавленном диване валялся Саня. Под рукой на полу стояла початая бутылка водки.
Чего я только не делал! Саня смотрел на меня грустными бессмысленными глазами и оживлялся только тогда, когда отхлёбывал глоток из горла бутылки. Тогда я решил на гордость его взять. Стал рассказывать, что Никифорович сказал, что Санёк такую работу не вытянет, больно тонкая! И, что ребята поспорили.
Шумилкин сел на диване, его шатало:
- Знаешь, что тебе скажу… иди в цех и тащи свои часы сюда, а на работу …не пойду, не могу. В своём сарае работать буду. Приходи через две недели.
Когда я доложил результаты своего похода, Иван Никифорович только руками развёл. Делать было нечего. Отвезли часы в мешке и фото хозяйки на фоне часов.
Дней через десять осунувшийся и небритый Шумилкин принёс часы. Если сказать, что мы все обалдели – это значит, ничего не сказать. Никто не мог понять, как он незаметно склеил все эти осколки. Дима Буданов даже лупу притащил. Он сам был великолепный краснодеревщик, но такой работы не ожидал. А когда Саня притащил из машины мешок и высыпал разбитые часы, все поняли: Шумилкин сделал новый корпус! Сумел искусственно состарить, подобрать цвет и лак!
Вот с такими мастерами я работал!
Прошло время, я постепенно поднимался по служебной лестнице, занял должность главного инженера фирмы. Однажды секретарь доложила, что на проводе какая-то женщина просит соединить её.
Очень удивился, когда узнал, что звонит жена Ивана Никифоровича. Она сообщила, что Суворов умирает – у него рак. Просит приехать простится.
Поехал… Болезнь никого не красит. Когда увидел его, постаревшего и страшно худого, небритого, постарался выдавить какие-то ободряющие слова. Он остановил меня и сказал:
-Буде тебе кудахтать, помираю я. Хочу память оставить своим ученикам…Немного их, по пальцам руки пересчитать можно. Вот и ты… способный был. Зря в начальники отбился, а мог бы классным столяром стать, я же работать тебя выучил, а ты… в нашем деле не только руки – голова ой как нужна!
- Валя, - сурово обратился он к жене, - принеси железку!
Взяв железку от рубанка с клеймом сидящего льва, он сказал:
- Возьми…на память. Рубанок сам сделаешь, чай не забыл моих уроков?
Много позже, на преподавательской работе, имея гораздо больше свободного времени я нашел брус сухого граба и сделал из него рубанок, на железке которого сидел лев на стреле.
Опробовал его в деле. Оказалось, что не забыл я уроков Суворова. Длинная стружка, завиваясь, сливалась с характерным мелодичным звуком строгания, срывалась из окошка рубанка на верстак. Вжик, вжи-и-и-ик! Вкусно запахло сухой сосной.
- Ноги! Ноги ставь, как учил! Не балерина чай! Переноси вес на левую и легче, легче. Гладь её родимую! – вспомнил я слова Ивана Никифоровича, - помни, не плотникИ мы, какие! Столяра… так-то брат!
Как-то на даче я предложил сыну – адвокату научить его правильно строгать рубанком и рассказал эту историю. Показал клеймо: лев, сидящий на стреле.
Сын повертел рубанок в руках и ответил:
- Кому это старьё теперь нужно. Кто теперь вручную строгает? Для этого электрорубанки есть…
Свободное копирование
