Московская моя жизнь была заполнена счастливыми часами работы с книгами в Тургеневской читальне (как прекрасно, что по сей день это просветительное учреждение в том же освященном традициями здании выполняет свою благородную миссию), изготовлением анатомических препаратов для медицинского факультета университета на Моховой (к слову сказать, сделанные мною слепки костей черепа, руки, ноги не одно десятилетие служили пособиями студентам-медикам), занятиями с учениками — Владимиром Домогацким, который до меня учился у С. М. Волнухина и получил высшее гуманитарное образование в университете, и Иваном Рахмановым — одаренным дилетантом, знатоком искусств, сыном богатых родителей, который недурно лепил портреты с натуры, а затем под моим руководством переводил их в мрамор. Но как занятия с учениками, оплачиваемые весьма скудно, так и изготовление анатомических препаратов (многих часов кропотливого труда требовала одна отливка, за которую платили пять рублей), не обеспечивали меня материально, поэтому я регулярно наведывался в декоративно-скульптурную мастерскую Гладкова и Козлова у Тверской заставы в надежде через нее получить заказ. Гладков и Козлов брали подряды на декорирование зданий. Они были связаны с подрядчиками-строителями и архитекторами-авторами.
Пожалуй, самым модным архитектором был тогда Федор Осипович Шехтель. Мне довелось украшать фасады зданий, построенных им в стиле модерн. Мои «Крестьянин» и «Крестьянка» стоят в нишах фронтона 6 Нижегородского народного банка Рукавишниковых, постройки Ф. О. Шехтеля. Над украшением дома купца Второва в Замоскворечье я работал в содружестве с архитектором Иваном Сергеевичем Кузнецовым. Выполнял заказ какого-то петербургского богача: оформлял фасад в стиле модерн.
Надо сказать, что, получая задание от архитектора, в котором оговаривались размеры скульптуры, примерная тематика работ, я был полностью свободен в художественной трактовке. Работа по скульптурно-декоративному оформлению новостроек была делом творческим. И репутация художника, после того как он исполнил два-три заказа мастерской Гладкова, либо поднималась в глазах общественности, либо безнадежно падала. Судя по тому, что архитекторы Эйхенвальд и Герман, призванные булочным магнатом Филипповым оборудовать богатое кафе на Тверской, обратились через мастерскую Гладкова ко мне, моя репутация скульптора декоративного жанра чего-то стоила. Я в свою очередь предложил привлечь к работе живописца Петра Кончаловского. Архитекторы познакомили меня с Дмитрием Ивановичем Филипповым.
Запомнилась первая встреча с этим известным всей Москве капиталистом. Филиппов — невысокого роста, благодушно настроенный господин, балагурил, шутил, поругивал полицию, которой обыкновенно давал взятки за то, что не соблюдал санитарные правила. Дело в том, что вода, которую брали со двора булочной или колодца, не отличалась приятным запахом, но от воды с душком быстро всходило тесто.
Человек он был «разнообразный». Своих рабочих держал в кулаке, выжимая из них кровь, как сок из клюквы. Когда же шел разговор об эксплуататорах вообще, он рассуждал как истый либерал.
Меня Филиппов встретил весьма любезно: подробно, заинтересованно расспрашивал, кто я, что представляю собой как художник. Когда зашла речь об оставленном мною на попечение враждебной академии «Самсоне», он решительно предложил установить огромную скульптуру в кафе. Тогда же я, до этого случая не имевший возможности перевезти скульптуру в Москву и найти место, где ее можно было бы хранить, сделал запрос в Академию художеств и вскоре получил оттуда следующий ответ:
«Милостивый государь! Совет Академии, снесясь с Выставочным комитетом, имеет честь сообщить Вам, что за неимением в делах Академии адреса собственника статуя Ваша «Самсон» уничтожена».
Свободное копирование
