Глава вторая. Учеба продолжается. Село Кляуши.
По воспоминаниям бабушки и Инны Лубяны большое татарское село, застроенное деревянными домами, которые образовывали несколько улиц. В центре кое-где были сделаны деревянные тротуары. Нижняя часть посёлка во время паводка подтапливалась водами Вятки. Село граничит с Удмуртией и целая улица находится в Удмуртии, а остальное село в Татарстане.
В поселке размещались лесопункт, кирпичный лесозавод, лесной техникум, поселковая больница и отделение связи.
Лесопункт вместе с лесозаводом производили заготовку и переработку древесины для нужд фронта. Для транспортировки сортиментов была построена двадцатикилометровая узкоколейная лесовозная дорога.
В интернете я прочел:
«Село Лубяны располагается на левом берегу Вятки, при впадении в нее притока Лубянки в тридцати пяти километрах к юго-востоку от Кукмора – поселка городского типа. Река Лубянка считается самой чистой рекой в Татарстане.
Лубяны основал столбовой дворянин Ефграф Алексеевич Лебедев, который построил поташный и лесопильный заводы. По переписи 1897 года в деревне жили сто тридцать два человека. Во время революции Лебедевы, бросили свое имение и уехали в Америку.
Перед войной население Лубян превышало шесть тысяч человек, а по переписи 2010 года – одну тысячу шестьсот девяносто семь человек. (В 1942 году, Лубяны не насчитывали и девятьсот человек. Ред.).
Ежегодная убыль населения за последние пятьдесят лет составила двенадцать с половиной процентов.
Село населено татарами и русскими – почти сорок процентов. Удмурты и марийцы не превышают пяти процентов». Перед текстом фото поселка Лубяны из интернета.
Определяющим значением для места дислокации, на время эвакуации института послужило наличие в Лубянах лесхоза-техникума, основанного в 1921 году на базе Биклянской лесной школы еще Уфимской губернии. Техникум располагал хорошей по тем временам материальной базой: имел учебный корпус и общежития для студентов, столовую, баню, прачечную. Все здания были деревянными и не имели ни водопровода, ни канализации, ни телефона. Отапливались здания дровами, которых недостатка не было, но их надо было заготавливать самостоятельно. Помогал лесхоз. Позже ситуация улучшилась с появлением газогенераторной полуторки, которая была необходима в хозяйстве.
Эвакуированных сотрудников института расселили в одном из общежитий и нескольких служебных помещениях техникума. Студенты жили в другом общежитии, бараках и частных квартирах.
Бараки ремонтировали сами, вставляли стекла. Все помещения утепляли, переоборудовали к началу учебного года.
На первых, вторых и третьих курсах занятия начались с пятнадцатого октября, а на четвертом и пятом курсах с первого ноября.
Дедушку с бабушкой поселили в небольшой комнате общежития.
Плохо было то, что в поселке не было средней школы и для продолжения образования Инну пришлось отправить в соседнее село Кляуши в восьми километрах от Лубян. Учебный год в школе уже начался. Стояла середина октября. Похолодало, и шли дожди. Все дороги были грунтовыми, и грязь стояла непролазная.
Все вопросы, выходящие за рамки ученой и преподавательской деятельности в семье, решала бабушка, поэтому устройство Инны в школу, определение на постой, кормежку – все эти непростые дела легли на ее плечи. Они с Инной вышли из Лубян ранним утром семнадцатого октября. Ноги в ботинках разъезжались в жирной желтой глине. Инна вспоминает:
- Я так устала, что не могла вытянуть из глины ногу. Смотрела на маму, она кусала губы. Я сказала, что больше не могу, а мама спросила:
-«А как же Ломоносов шел из Архангельска в Москву? Он тоже мучился»! – В общем, мама была как всегда… удивительный человек! За поворотами ее мыслей уследить было невозможно.
Интеллигентный человек, владеющий тремя языками, выросшая в
обеспеченной дворянской семье с гувернантками, она чапала по грязи и вспоминала Ломоносова или как в Казани, голодная шла смотреть университет!
А тут… сесть не куда, кругом одна только жирная, желтая глина. Три шага и завязли, а мама говорит:
-Ничего… надо… дойдем, все - таки мы движемся вперед»!
С огромным трудом мы дотащились до леса. Я просто падала от усталости. Были измотаны в конец. Мама была не в лучшем состоянии. На краю густого, непроходимого леса жила женщина – она пожалела нас и угостила лепешками из гороховой муки. Мне показалось это так вкусно! Мы были голодные. Помню их до сих пор. Она дала нам по лепешке, и рассказала, как лучше дойти до Кляуш.
Село стояло высоко на горе. Она нам еще посоветовала, попроситься на постой к одной бывшей учительнице начальных классов, которая сейчас не работает, а содержит хозяйство, козу. Если она откажет, то надо попробовать определиться на постой к сестре – её дом стоит чуть дальше по улице. Надо только пройти через лес. Лучше ориентироваться по мху на деревьях. То есть смотреть, с какой стороны растет мох на деревьях – он всегда на северной стороне. Вот и нам надо было идти на север, но мы все равно боялись заблудиться. Огромные деревья, лес густой, а тропинки еле заметны. Сосны кривые, которые мне напомнили чудные картинки, из сказок Перро, известного иллюстратора из книги, которую мне подарила мама перед войной. Дошли.
На постой меня взяла к себе сестра той женщины из крайнего дома. Тетка была худая и длинная, неопределенного возраста. Она мне дала горшочек для приготовления пищи. Мы купили у нее картошки и брюквы. Потом мама пошла устраивать меня в школу. На следующий день она ушла в Лубяны. Я очень беспокоилась. Как она одна дойдет?
Основной объем диктофонных записей я делал в 2009 году и последние в 2012. Инна почему-то стеснялась, не хотела, чтобы я писал, а запомнить такой объем воспоминаний и не потерять их колорит, было невозможно. Поэтому я схитрил: сделал вид, что все выключил и спрятал диктофон. Публично прошу за это извинения, но, если честно, угрызений совести не испытываю. Бесценный для меня материал, возможно, был бы утрачен.
Расшифровывая записи, я вспоминал бабушку, ее рассказы. Удивительный она человек. Постараюсь следующие воспоминания посвятить исключительно ей. Никогда я не слышал от нее никакого нытья. Трудностей и горестей, смертельных опасностей хватало, но она всегда о них рассказывала с юмором, сама веселилась при этом, больше всех. Может быть, и не к месту, но слушая про Ломоносова, который шел в Петербург пешком, и, наверное, где-то по грязи, вспомнил бабушкин рассказ о том, как однажды ей снилось, что она едет в поезде. В купе вместе с ней сидели Тургенев, Лесков, Блок и Мережковский, но последний ехал в соседнем купе, а к ним пришёл поиграть в карты. Играют они с бабушкой в дурака, вдруг, постучавшись, к ним заходит Горький. Весь такой жалкий… и оборванный. Она пожалела и дала ему три рубля!
Она спросила меня, что бы это значило? Причем вопрос больше к самой себе, а не ко мне.
Я пожал плечами и спросил про Мережковского. Он-то как затесался в компанию с Тургеневым? Бабушка не ответила, а потом сказала, что, наверное, Горькому надо было дать пять рублей, но у нее не было…
Если бы не ее энергия и способность с юмором выносить все тяготы, не знаю, что могло произойти бы с дедом и Инной.
Инночка постоянно жила в Кляушах и только в праздничные дни ходила домой к папе и маме. Восемь километров по грязи или по снежным сугробом часто не походишь.
Было очень голодно. Родители существенно помочь не могли. Бабушка при малейшей оказии стремилась помочь Инне и приносила ей какие-то продукты, но возможности у нее были небольшие. Они в Лубянах в основном питались в столовой, в которой кроме капусты, брюквы и картошки ничего не было, да и то не вволю. Слушая Инну, я всегда удивлялся, что, проживая на реке, где полно рыбы и лесе, который мог прокормить грибами и ягодами они постоянно голодали! Главное соль, сахар, хлеб. Как жалко, что меня тогда еще не было!
Инна утром резала картошку и брюкву в горшочек и заливала все стаканом молока, который ей выделяла хозяйка по условиям постоя. Уходя в школу, она ставила горшочек в русскую печку, а когда приходила из школы вынимала, и съедала свой горшочек, и больше ничего не было. И так изо дня в день. Один раз.
Эвакуированным школьникам не выделялось ни карточек, ни хлеба.
Инна вспоминает:
- В школу я вставала рано, надевала валенки, и приходила, когда печи были еще не топлены. Помогала носить дрова. Все школьники во время уроков жевали и чавкали смолу с сосен. Они ее как то готовили, может быть, варили, не знаю, но у всех было много лепешек смолы во всех карманах. Мне тоже давали. Отбивало немного голод. Их чмоканье было постоянным. Тяк, шмяк, чвак! Было очень не красиво, но удержаться было невозможно.
В школе кроме местных у нас преподавали эвакуированные учителя из московских школ. Учитель по астрономии и математике была родственница известного дирижера московской филармонии, пианиста и композитора Николая Семеновича Голованова. Были и другие знаменитые фамилии.
Однажды ко мне обратилась квартирная хозяйка с предложением почитать её односельчанам Библию. Среди них были грамотные, но не очень: они не могли читать книгу со старой орфографией. Кроме того надо было объяснить теткам, что там имеется в виду. Раньше им тоже читали, но растолковать не могли.
Я стала отказываться – ведь объяснить сама ничего не могла, Библию раньше не читала, но хозяйка сказала:
- «Как это? В школе говорят ты лучшая ученица, а тут вдруг не можешь? А потом не просто так…почитаешь – после все вместе покушаем»!
Против такой платы за чтение я отказаться не могла. Очень хотелось есть.
Я пошла и не пожалела. Каждое воскресенье я читала библию. Их собиралось в хате человек двенадцать. Был большой, пребольшой стол, они сидели вокруг, приодетые и внимательно слушали. Хуже обстояли дела, когда надо было объяснять, о чем там говорилось! Что могла понять сама – объясняла как могла.
Первая книга Моисеева прошла более или менее гладко. Тетки очень эмоционально воспринимали события. Охали. Когда Господь вынул ребро у Адама, все притихли. Кто-то всплеснул руками. Успокоились, когда Господь закрыл рану плотию. «Так бы наших раненых» - Сказала задумчиво одна из них. На фронте события были угрожающими. Начиналась битва за Сталинград. В село приходили письма из госпиталей и похоронки.
Про пьяного Ноя сказали, что у них бывало, мужики до войны и не так ещё напивались! Даже в луже валялись, не то, что в шалаше как Ной. Ахали казням египетским в Исходе. Дальше, хуже. Сама многого не понимала. Спрашивала у мамы, а потом объясняла, как могла.
После чтения они наливали огромную деревянную чашку (вот такую – Инна разводила руки, показывала какую именно) овсяного киселя. Его специально варили по очереди. Он был очень густой, как желе и не растекался. В него добавляли толченый порошок из черемухи, которая придавала киселю розовый цвет и кисловатый вкус. Чашку ставили на стол, доставали деревянные ложки и все очень аккуратно ели из общей чашки. Каждая брала ложкой кисель со своей стороны.
Как это было вкусно! Не забыть мне его никогда! Даже теперь, когда я беру в руки Библию, то ощущаю вкус кисленького овсяного киселя!
А в это время, несмотря на все трудности, "деятельность института «набирала обороты». Требовалось ликвидировать академическую задолженность студентов, которая возникла в результате военных событий и последовавшей эвакуацией. Выплачивались стипендии.
В январе 1943 года состоялся первый в эвакуации выпуск студентов окончивших институт. Дипломы инженеров лесного хозяйства получили сорок четыре выпускника. Студент В.А.Турбин получил диплом с отличием, а пяти студентам было рекомендовано заняться научно-исследовательской и педагогической работой.
В институте восстановили систему повышения квалификации работников производства. В феврале и в июле 1943 года провели курсы лесничих.
Утвердили план проведения научно-исследовательских работ, в которых десять финансировалось по хозрасчету и еще десять работ, которые, при все сложности военной обстановки, когда каждая копейка шла на оборону и люди голодали, финансировалась по госбюджету"!
Свободное копирование
