Лев Разумовский
В августе 43-го в Угорах прошли слухи, что вскоре состоится суд над местной колхозницей, укравшей два ведра семенной ржи. Через несколько дней в нашей столовой появился мужчина, сразу привлекший к себе всеобщее внимание необычным видом и поведением. Среди женского коллектива детдома несколько раз прошелестело слово «судья». Судья был чисто выбрит, аскетичен и бесстрастен. Черный костюм, отглаженная белая рубашка и черный галстук завершали его портрет. Особенно поразило всех, как он обедал. От радушно предложенных ему супа и каши сразу отказался. Аккуратно поддернув складки на глаженых брюках, присел за стол, раскрыл свой чемоданчик, вынул бутерброды, завернутые в кальку, развернул газету, положил ее на стол и принялся невозмутимо откусывать маленькими кусочками белый хлеб, читать газету и попивать чай из своего термоса. Внимательно наблюдавшая эту сцену наша повариха тетя Шура Тютикова вытерла мокрые руки о передник и, тихо и убежденно сказав: «Этот засудит!», ушла на кухню.
Вечером помещение сельсовета, где должна была состояться выездная сессия суда, было набито битком. Событие было из ряда вон выходящее. Пришли все, кто мог. Духота, шум, многолюдство. Пьяные парни лузгали семечки, тискали девок, те визжали. Над собравшимися висел густой дым крепкого самосада. Кто успел, разместился на лавках и на полу, остальные теснились стоя.
У противоположной стенки стоял стол, накрытый красной материей, на нем графин с водой и граненый стакан.
За столом сидели две незнакомые женщины из Горького, в углу — здоровенный мужик в милицейской форме. Рядом с ним сидела на табуретке худая, испуганно озирающаяся по сторонам женщина лет сорока — подсудимая.
Под этот базар судья встал перед столом и негромким тусклым голосом объявил:
— Судебное заседание выездной сессии Горьковского областного суда считаю открытым.
Первые его слова потонули в шуме. Не повышая голоса и даже не сделав паузы, судья монотонно продолжил:
— Предупреждаю: шум, выкрики и нарушение дисциплины в зале суда, срывающие судебный процесс, приравниваются к хулиганству и дают основание для возбуждения уголовных дел согласно статье № 206 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР.
Слова последней фразы падали как удары молотком по железу в мгновенно наступившей в зале гробовой тишине.
Дальше начался сам суд. Подробности его, к сожалению, за давностью лет уплыли из памяти. Помню только рассказ бригадира о том, как он встретил Прасковью (имя условно), идущую с колхозного поля с мешком на спине. Заподозрил неладное. Остановил ее. В мешке оказалась рожь. Где взяла? С ответом стала путаться. Завернул ее назад, к полю, и обнаружил, что колхозники, работавшие там, куда-то ушли, бросив два мешка с семенами на краю поля. Один мешок был наполовину пуст.
Помню, как бестолково, сбивчиво оправдывалась обвиняемая, как плакала, утирая слезы и нос платком, как поминала своих голодных детей.
В памяти остались слова приговора, монотонно зачитанного судьей: «На основании статьи… Уголовного кодекса РСФСР… и учитывая… к одному году лишения свободы в исправительно-
трудовых лагерях…» Год тюрьмы!
Помню еще, что при выходе одна женщина негромко сказала соседке:
— Вот так, Марья! Хлеба дети просили… А нынче без хлеба и без матери…
И испуганно оглянулась на меня.
После суда был объявлен перерыв, и милиционер попросил не расходиться. Половина сельчан ушла, молодежь осталась. Милиционер рассказал, что за последнее время в области появилось много дезертиров, укрывающихся от армии. Они живут в лесах, вооружены, нуждаются в питании и поэтому иногда заходят в дома и забирают продукты, угрожая оружием.
Он призвал нас быть бдительными и немедленно сообщать о подозрительных лицах в сельсовет или прямо в район.
Свободное копирование
