16 февраля, воскресение. Утром зашел к И. Е.— попросить, чтобы Вася отвез меня на станцию. Он повел показывать портрет Шаляпина. Очень мажорная, страстная колоссальная вещь. Я так и крикнул: А!
— Когда Вы успели за три дня это сделать?
— А я всего его написал по памяти: потом с натуры только проверил.
Вблизи замечаешь кое-какую дряблость, форсированность. Жалок был Шаляпин в эту среду. Все на него, как на идола. Он презрительно и тенденциозно молчал. С кем заговорит, тот чувствовал себя осчастливленным. Меня нарисовал карандашом, потом сделал свой автопортрет6. Рассказывал анекдоты — прекрасно, но как будто через силу и все время озирался: куда это я попал?
— Бедный И. Е., такой слабохарактерный! безвольный! —сказал он мне.— Кто только к нему не ездит в гости. Послушайте, кто такой этот Ермаков?
— Да ведь это же ваш знакомый; он говорил мне, что с вами знаком.
— Может быть, может быть.
Рассказал о своей собаке, той самой, которую Репин написал у него на коленях, что она одна в гостиную внесла ночной горшок.— И еще хвостом машет победоносно, каналья!
Говорил монолог из «Наталки Полтавки». Первое действие. Напевал: «и шумить и гудить».— Одна артистка спросила меня: Ф. И., что такое ранняя урна — в «Евгении Онегине»?
— А это та урна, которая всякому нужна по утрам. Показывал шаляпистку: — Ах, Ф. И., куда вы едете? — В Самару.— Я тоже поеду в Самару. <...>
6 Эти рисунки Шаляпина теперь опубликованы (см. «Чукоккала», с. 92).
Свободное копирование
