Я еще застал в 1882 году старика, прозванного Носорогом. Прозвище было метким. Действительно, было нечто носорожье в его шершавой, плотной и, казалось, толстой коже красного лица, особенно в сморщенной багровой шее, и еще более в его огромном горбатом носу, похожем на рог. У него были седые, смазанные фиксатуаром и торчавшие штопором усы, середина которых закрывалась богатырским носом. Когда его толстые, выпяченные губы шевелились, острая, тоже нафабренная эспаньолка смешно ездила во все стороны.
Перед приходом учителя он стоял, вытянувшись у дверей класса и, завидя его издали, зычным голосом, заглушавшим гомон всех тридцати мальчиков, произносил загадочные для нас слова: "Avoran!" Этот возглас мы принимали за незнакомое французское слово, отвечающее нашему "смирно!", и только много лет спустя, вспоминая о Носороге, я неожиданно для себя открыл, что это означало: "a vos rangs!" - "по вашим местам!"
Носорог, простой солдат, был, конечно, не очень учен и едва ли прочел на своем веку более десятка книг, но сыновья были образованны и культурны. Сравнительно больше сведений имел другой гувернер-француз, мосье Булье, которого в младших классах просто обожали за веселые рассказы. Еще ниже ростом Эдмонда Тастевена, он, благодаря непропорционально большой голове и крупным чертам лица, но особенно благодаря длиннейшей, по пояс, бороде, сильно посеребренной сединой, производил впечатление настоящего карлика. Неглупый и себе на уме, он отличался неистощимой фантазией и рассказывал про себя истории не хуже барона Мюнхгаузена, чем и снискал обожание малышей. Но и старшие дети слушали с удовольствием увлекательные повествования его богатой приключениями, но, конечно, сплошь выдуманной жизни. Хохот обычно стоял невероятный, все надрывали животы.
Обычно он начинал так: "Quand j'etais encore de grande taille" - "когда еще был высокого роста". Все заранее бывали готовы к этому вступлению, но оно каждый раз казалось новым и имело оглушительный успех. Он рассказывал что только на днях был на вышке Румянцевского музея. "Было чудное ясное утро. Воздух был до того чист и прозрачен, что я невооруженным глазом различал не только месяц, но и звезды. Вдали на горизонте что-то белело и синело. Что бы это могло быть? Я взглянул в свою подзорную трубу, подарок Наполеона I, и едва поверил своим глазам: передо мною открывалась роскошная панорама Алжира! Да, да, Алжира, - я сразу узнал его мраморные береговые укрепления и синее Средиземное море!"
Восторгам не было конца. Никто не верил, но это было так забавно, что слышен был визг от упоения рассказом.
- А по какому поводу подарил вам великий Наполеон подзорную трубу? - спросит, бывало, кто-нибудь из старших воспитанников.
- В битве при Ватерлоо - был ответ. - Дело было так. Несметные полчища врагов обступали нас со всех сторон. Император делал вид, что не замечает их. Генералы были в тревоге, а он, как всегда, спокоен. И только в последнюю минуту он делает величественный жест и из-под земли вырастают гренадеры - один, другой, десятый, сотый, целые полки и дивизии вернейших солдат, готовых отдать жизнь за любимого императора. Оказалось, что они были скрыты в глубоких траншеях, приготовленных заранее и тянувшихся на десятки километров. Для врагов это было так неожиданно, что они обратились в бегство. Но мы не дали им убежать: всех уложили на месте. Однако и нам пришлось нелегко, - у нас также все были перебиты. После окончательной победы Наполеон стал выкликать своих генералов. "Маршал Ней!" - "Убит, государь". "Маршар Мюрат!" - "Убит, государь!" И так все, до последнего. И вдруг я слышу: "Мосье Булье!" - "Здесь, государь!" Я оставался один. Тогда император передал мне свою собственную подзорную трубу.
- Но как же, мосье Булье, это могло случиться при Ватерлоо, когда битва при Ватерлоо закончилась поражением Наполеона? - раздается среди тишины голос старшего воспитанника.
- Это не то Ватерлоо. На этом победил Наполеон! - слышится безапелляционная реплика мосье Булье.
Постоянное общение и беседы с французами помогли нам с легкостью усвоить разговорную речь. Я овладел французским языком настолько, что говорил почти без затруднения и при чтении никогда не заглядывал в словари. Французский язык, как и немецкий, преподавался еще, кроме того, в классах. Немецкий давался мне также без труда, так как я знал и помнил его с детства: бабушка всегда разговаривала со своими сестрами по-немецки, если только не было в доме дедушки.
Свободное копирование
