Помилования не прошу - 1

42. Помилования не прошу

Странным предвидением (или предчувствием?) начался для меня этот год — 1953-й. В жизни вождя всех народов, слава Богу, последний! Его, Сталина, — я увидел во сне. Совсем не того, что проникновенно-заботливо смотрел со всех подретушированных портретов, с сильно увеличенным лбом, облагороженным овалом лица и притом не рябого. Предстал он перед мной в виде отлитой из золота огромной статуи. Монумент неожиданно завибрировал, покачнулся и рухнул, превратясь в огромную кучу мусора... Я не суеверен, но подобные сны не раз становились вещими.

Прошло совсем немного времени. И вот однажды неожиданно замолкли сразу все громкоговорители зоны. Вообще они работали постоянно и безотказно. Раздражали не меньше не выключаемой даже на ночь яркой электролампы в камере. За что и были прозваны «наждаком».

И вот воцарилась тишина. Поначалу пугающая, рождающая непонятные предчувствия. Молчание громкоговорителей было недолгим. Зазвучала траурная музыка: Чайковский, Бетховен, Вагнер, Скрябин... — Тянули время... Создавали настроение. Одна мелодия сменяла другую. Но как ни странно, чем торжественнее и печальнее звучала музыка, тем легче и радостнее становилось на душе. Чувствовалось, что надвигается что-то значительное.

Наконец, первое сообщение, произнесенное скорбным голосом, с мировым надрывом — о тяжелой болезни любимого вождя. Люди повскакивали с нар, выходили из бараков. У одних на лицах предчувствие великой радости, у других панический страх. В эту ночь мало кто спал. Ждали очередного сообщения. Я с нетерпением ждал возвращения из шахты моего друга Василия Крамаренко, чтобы сообщить ему потрясающее известие. Когда он пришел, я по глазам понял, что он уже все знает. Мы крепко обнялись и долго молчали.

Не помню, чтобы я радовался чужой болезни, а тем более смерти. Даже убитые на фронте гитлеровцы вызывали у меня скорее жалость, чем злорадство. Хотя оснований ненавидеть их у меня было не меньше, чем у других.

Здесь, за колючей проволокой, с нетерпением ожидая сообщения о смерти Сталина, радовались, казалось, все. Одни выражали свои чувства открыто, другие их сдерживали. Боялись, а вдруг не свершится и все останется по-прежнему.

Василий и я сразу отправились к нашему хорошему приятелю — заведующему лагерной баней. Втроем заперлись в моечном помещении и, как ошалелые мальчишки, принялись скакать, барабанить по шайкам, распевать песни. Если бы кто-нибудь мог видеть нас со стороны!.. Да простит Господь, мы ликовали и радовались смерти человека... Нет! Не человека — страшного, кровавого чудища... Уже тогда мы знали: в его черный смертный список были занесены представители всех сословий и всех национальностей этой страны. И множество людей за ее пределами. У него были длинные руки. А туда, куда он не дотягивался, — добирались его подручные. Он не щадил ни стариков, ни детей, ни соратников, ни друзей молодости, ни близких родственников, ни своих собственных детей. Он присваивал чужие революционные, военные и даже научные заслуги и идеи, а потом уничтожал их авторов. Он отбил у людей охоту к труду, любовь к земле. По его указанию были обезглавлены вооруженные силы страны, уничтожен почти весь высший и средний командный состав Красной Армии. Истреблены или репрессированы наиболее талантливые представители науки, культуры, техники. Его авантюрная внешняя политика неизбежно вела к войне.

Он растлил сознание целого поколения, насаждая ложь, раболепие. С его благословения доносы на ближних были возведены в ранг доблести. Он превратил для многих Родину-Мать в мачеху-предательницу.

Об этом мы говорили и думали той ночью. Еще не было свидетельств Александра Солженицина, Василия Гроссмана, Юрия Домбровского и многих других...

Но ведь были глаза, уши. Был здравый смысл. Был наконец норильский лагерь, равно как десятки и сотни других лагерей. Едва ли в ту пору кто-либо мог представить себе масштабы сталинских преступлений, но не видеть их совсем?.. Не верю. Надо было очень хотеть не видеть, не слышать, не знать. Таких и сегодня тьма-тьмущая.

Да, огромное количество свидетелей было уничтожено, но уцелевшие сотни, тысячи находились здесь, рядом со мной. Общаясь с ними, я получал бесконечные подтверждения бесчисленных преступлений, творимых Сталиным и его подручными.

Теперь вся эта огромная масса свидетелей томилась ожиданием...

И вот, наконец, свершилось! Сообщение правительственной комиссии: Сталин умер!

Лагерь ликовал. Никто не пошел в шахты. Все лагерное начальство, надзиратели и охрана переселились в зону. Внутри за колючей проволокой остались только заключенные.