Я лишилась возможности работать, когда началась эвакуация. 16 октября 1941 года я была свидетелем паники, вызванной очередной победой немцев под Москвой. До сих пор не могу понять, как могло быть передано по радио то лаконичное и устрашающее в своей лаконичности сообщение, которое я услышала утром: «Положение ухудшилось. Фронт прорван». Это ложь. Три линии обороны окружали Москву. Прорвана, как потом стало известно; была только первая из них, и бои шли с неослабевающей силой. Но в Москве началась паника.
Есть четыре признака паники в городе, ждущем врага. Грабят магазины. Начальство на казенных и своих машинах, на грузовиках, в поездах и на телегах привилегированно бежит, прекращает существование институт денег и затемнение перестает соблюдаться. Я видела и узнавала о всех четырех. Тротуары перед магазинами засыпаны мукой и сахарным песком. Два пианино спина к спине стонут на мчащемся грузовике без покрытия. Рассказывали, что директор больницы требовал у конюха отдать ему лошадь и телегу, на которых возили хлеб для больных. Конюх бил директору морду и не дал. На рынке — сама слышала уже через несколько дней — мужской голос очень бодро кричал: «Кому молоко на деньги? Молоко на деньги?» Царил натуральный обмен. Смельчак, один на всем рынке, принимал деньги. Ночью светились окна, иногда пол наискось недозанавешенного окна. Милиция, которая и раньше и потом штрафовала нарушителей, бездействовала.
Стало известно — правительство бежало, говорили в Куйбышев. Академия охвачена паникой. Директоров институтов эвакуировали еще раньше в глубокий тыл. Заправляют замы. В нашем институте — Хачатур Седракович Коштоянц, один их тех, чья подпись стояла под предвыборным пасквилем против Кольцова и моего отца. Когда я появилась два года назад, он разлетелся было ухаживать за мной. Я ему напомнила этот маленький штришок в его биографии. Он сказал, что не писал, а только подписывал. И Нуждин, другой оборотень, при других обстоятельствах сказал мне то же. Теперь Коштоянц велел мне уничтожать оборудование, микроскопы, термостат. Я отказалась. Рассказывали, что Нуждин и Дозорцева, счастливая супружеская пара, соединившаяся по принципу chaque vilain sa vilain — каждый гад находит свою гадину, — завладели казенной машиной из академического гаража и бежали. В прошлом оба были сотрудниками Вавилова, а теперь прислужниками Лысенко. Их имена стояли бок о бок под пасквилем. Нам, сотрудникам Института эволюционной морфологии, 16 октября 1941 года предложено собрать в заплечные мешки самое необходимое, построиться в колонну и идти по Калужскому шоссе прочь из Москвы. Я сложила было экспедиционные журналы, убедилась, что не протащу их и четырех километров, и решила не идти. Неужели в Москве не будет баррикадных боев с захватчиками? Приметы паники бросаются в глаза, решимость сражаться обнаруживается только в критические моменты. Многие остались.
Свободное копирование
