1 марта ложусь спать около часу ночи. Только успеваю задремать, гремит ключ в замке, дверь отворяется, и старший надзиратель кричит: "С вещами!" — "Куда?" — "Там увидите! Только скорее: ждут!"
Нехотя встаю, одеваюсь, собираю вещи. "Готово?" — "Да!" Меня выводят в коридор, оттуда в контору тюрьмы. Там застаю целую кучу партийных товарищей: профессор Рожков, Назарьев, Каменский, Чертков, III па-ковский, Дорофеев, Казуков, Малаховский, Глозман. Все с вещами, и все недоумевают: куда нас везут? Конторские служащие отвечают незнанием. Они почему-то смущены, необычайно любезны, охотно исполняют все просьбы и торопятся вернуть нам отобранные при поступлении в тюрьму деньги и вещи. Приводят пять заключенных женщин: это — социалистки-революционерки или почему-то причисляемые чекистами к партии эсеров. Они тоже не знают, в чем дело.
Садимся все в приемной и начинаем разговор. Расспрашиваем друг у друга, кто, когда и при каких обстоятельствах арестован: все взяты за последние четыре-пять дней, в связи с забастовкой. Один товарищ рассказывает красочную историю, как у них, за Московской заставой, собрание социал-демократов было выслежено и арестовано бандой вооруженных мальчишек из коммунистического союза молод ежи. Обмениваемся предположениями о том, куда нас переводят. Кто полагает, что в Кресты (Выборгская одиночная тюрьма), кто — что в Петрожид (бывший Петроградский женский исправительный дом).
Наконец на дворе слышится пыхтение грузовика. Входит конвой. Нас перекликают, выводят на двор. Мы взбираемся на два больших грузовика, на каждом по четырем углам и на козлах рядом с шофером размещаются вооруженные красноармейцы. Тяжёлые ворота распахиваются, и мы выезжаем Уже светает. На улице морозно. Прохожих — ни души, но время от времени отделяются от стен красноармейцы с винтовками в руках, с автомобиля кричат. "Свои!" — и мы едем дальше. Литейный мост проехали: стало быть, не в Кресты и не в Петрожид. Куда же? ВЧК? Или, может быть, в Петропавловскую крепость? — начинает мелькать мысль. Кто-то говорит шепотом; "Уж не расстреливать ли нас везут?" — "Нет! Ведь массовые расстрелы происходят на полигоне: мы тогда свернули бы через Литейный мост".
Доезжаем до Троицкого моста и сворачиваем на него. Крепнет уверенность, что едем в крепость. На мосту — остановка: что-то испортилось в переднем грузовике, и мы ждем неподвижно — странный и жуткий караван на пустынном мосту, в утреннем тумане, нависшем над Невой, Со стороны крепости мчится нам навстречу легковой автомобиль: в нем Чистяков и еще кто-то из чекистов. Они подтверждают нашу догадку, что везут нас в крепость, но почему и зачем, не говорят. Наконец мы трогаемся, и скоро грузовики въезжают в наружные ворота крепости, потом длинной аллеей подъезжают ко вторым воротам, шныряют в них и останавливаются меж двух длинных одноэтажных домиков: над левым надпись: "Комендант".
В 1896 году я сидел в крепости. Потом посетил ее раз в 1917 году, когда там сидели царские министры: в качестве товарища председателя Центрального исполнительного комитета мне надо было расспросить кое о чем Белецкого (бывший директор Департамента полиции), Виссарионова (его помощник), генерала Курлова (бывший товарищ министра внутренних дел) и жандармского генерала Спиридовича, чтобы проверить поступившие к нам сведения о провокаторстве одного видного политического деятеля. И мы в свое время, и царские министры помещались в так называемом Трубецком бастионе, ив 1917 году та камера, где я когда-то сидел, была занята последним царским министром внутренних дел — Протопоповым
Но Трубецкой бастион — это в самой глубине крепости, за монетным двором. А наши грузовики остановились у самого въезда. Здесь же стоит еще какой-то грузовик, наполненный людьми: оказывается, эсеры, двенадцать человек; их привезли тоже из ДПЗ уже три четверти часа тому назад, и они стоят и ждут, пока приготовят помещение для нашего приема Стало быть, нас здесь не ждали! Стало быть, перевод наш решен внезапно! Что же это значит?
Проходит еще минут десять. Чистяков расставляет конвойных двумя шпалерами от грузовика к правому домику, и сначала эсеры, потом мы гуськом входим в двери, на которых еще красуется надпись. "Продсклад" (продуктовый склад). Это — бывшее помещение офицерской гауптвахты. Но оно было занято складом продовольствия и всю зиму не топилось. Теперь его наскоро очистили для нас и затопили печи. В большой комнате, куда нас вводят, все полно дыму, со стен каплет. Здесь двенадцать красноармейцев в кожаных костюмах и высокий человек с взлохмаченной светло-русой бородой, в барашковой папахе и серой солдатской шинели. Он обыскивает нас. Отбирает ремни, веревки, подтяжки. Я протестую: "Ведь без подтяжек ходить неудобно!" — "Ну, ходить вам не придется!"
Нас размещают по крохотным каморкам, двери которых выходят в большую комнату, а небольшие, высоко поднятые, забранные решетками оконца — во двор. Красноармейцы в кожаных костюмах, с винтовками в руках становятся на часах в большой комнате — кордегардии, с широкими нарами посредине.
Я попадаю в маленькую клетушку с Рожковым, На-зарьевым и Чертковым. Нас четверо. Но в клетушке всего три деревянных топчана без всякой подстилки. Один стоит под окном, два других перпендикулярно к нему, с полуаршинным проходом посредине. Можно только сидеть или лежать. В клетушке холодно, дымно, сыро от начинающих оттаивать, насквозь промерзших стен. Дверь за нами захлопывается и закрывается на ключ. Чтобы выйти в уборную, помещающуюся тут же в коридорчике, надо через форточку, открывающуюся в кордегардию, позвать выводного, который и наряжает конвойного для проводов.
В шубах и калошах мы уселись на топчаны и стали обсуждать положение. У всех нас начало складываться убеждение, что нас привезли в крепость для расстрела. Но то ли в глубине души было трудно освоиться с этою мыслью, то ли на людях и смерть красна, но ни малейшей подавленности ни у одного из нас не было: мы шутили и смеялись. Но за то, что нас имеют в виду расстрелять, говорила вся обстановка: внезапный ночной увоз из ДПЗ, слова обыскивавшего человека о том, что "ходить не придется", полная неподготовленность для жилья того помещения, куда нас запихали. Замечу, забегая вперед: неподготовленность администрации к нашему приезду была так велика, что обед, хлеб и кипяток мы получили в первый раз на следующий день в восемь часов вечера!
Мы недоумевали только, чем вызван этот внезапный приступ террора. Последние известия, имевшиеся в нашем распоряжении, говорили о том, что забастовка идет на убыль. Что же такое произошло, что большевиками овладела паника? Ибо только в панике им могла прийти в голову безумная мысль расстрелять нас. Лишь через два дня узнали мы от одного из часовых, что 1 марта "Кронштадт взбунтовался", а потом стали ежедневно получать и газеты. Тогда все стало для нас ясно. Пока же мы были готовы к смерти, но ломали себе голову над причинами неожиданного поворота событий.
Свободное копирование
