IV
— Вы его не слушайте, — говорил парторг, ходивший за нами, как нянька за малыми детьми. — Старик не в своем уме, от него всегда смута и беспорядки в цеху.
Он привел нас в заводской клуб, где не было людей, смущавших нас на каждом шагу. Все стены этой длинной и узкой комнаты с рыжими подтеками на потолке, были покрыты свежевыкрашенными лозунгами и плакатами, точно обоями, и остро пахло малярной краской и скипидаром. По земле ползал чумазый мальчуган с малярной кистью в руках. Он скакал от одной буквы к другой, на манер лягушки, и плотная бумага шевелилась под ним, как живая.
— Что ты делаешь здесь в такое раннее время? — поинтересовался я.
Мальчуган оторвался на минуту от работы, приподнял обезьяньи руки и пропищал, как мышь:
— У нас лозунгов не хватает для борьбы с летунами, а я по культурной части, так меня за это срочно мобилизовали и велели работать по ночам… сказавши это, он снова поскакал по буквам.
— А много летунов принято у вас против закона? — обратился студент к парторгу.
Парторг не мог как следует понять чего нам надо. Этот бездельник явно тяготился нашим присутствием. Он был готов объявить «летуном» каждого рабочего, только бы скорее выпровадить нас за ворота, снять намявшие его ноги сапоги, растянуться на койке и задать храпу.
— Хорошо, хорошо… — говорил он устало, с полным безразличием ко всему. — Вот вам список новопринятых. Кто из них «летун» — сам чорт не знает. Называйте их «летунами», если вам так надо, а мне все равно. Мы всякого принимаем, если только он с каторги не бежал. Нам рабочие по зарез нужны…
Пока он говорил, фоторепортер, не теряя времени, оперировал в цеху, снимая какого-то рабочего.
— Прошу вас, не шевелитесь, — любезно говорил фоторепортер, наводя аппарат на выбранную жертву. И, щелкнув собачкой, он вежливо благодарил пострадавшего рабочего. Давно небритый, одетый в засаленный шевиотовый пиджачек, которому сто лет, в очках овальной формы с жестяной оправой, этот рабочий, на самом деле, производил впечатление новичка — он всего боялся.
— У меня семья, — говорил он, весьма встревоженный. — Я ради семьи, ради детишек лучшего места искал. У меня их трое. Они меня всегда у окошка выглядывают. Они малые, несмышленные, всегда кушать просят. Не губите напрасно…
Но его никто не слушал. Я видел, что радость, похожая на безумие, опьяняла сопровождавших меня людей. Чему радовались они?
Через стеклянные стены завода уже было видно мутное небо с гаснущими на нем звездами. Видней становилась и безлюдная улица, появлялись злые дворники с метлой, и поднятая ими пыль неслась на нас. Кое-где выбегали из калиток едва одетые полусонные женщины, снимая с наружных ставень засов. Для всех начинался трудовой день.
Свободное копирование
