НАКАНУНЕ
Записки. Очерк 1
Весна 1941 года была поздняя, холодная и дождливая. Лишь в начале июня в городском саду расцвела сирень. Может быть, этим объяснялась мало-людность городских улиц, бывших когда-то очень шумными? Пожалуй, нет. Тяжелое предчувствие, охватившее людей и убившее в них жажду праздничного гуляния, было навеяно не только погодой.
Уже с начала первомайской демонстрации в народе усиленно заговорили о предстоящей войне. И никогда нельзя отказать народу в его умении чуять опасность. Инстинктом, тонким чутьем он безошибочно улавливает то, что дипломаты понимают рассудком, несколько отставая от народного чутья во времени.
Два события, относящиеся к маю 1941 года, особенно насторожили стра-ну, хотя в другое время эти события остались бы, возможно, не замеченными. 8 мая выступил в английском парламенте Ллойд Джордж. Он отметил, что не было еще войны, в которой дипломатия играла бы такую большую роль, как сейчас. Самые тяжелые поражения Англия понесла… в области диплома-тии… Нынешняя война будет продолжительной, и чем дольше она будет ид-ти, тем лучшими будут шансы Англии…
Вскоре потом мир был взбудоражен сообщением о таинственном перелете на самолете из Германии в Англию заместителя Гитлера по руководству на-цистской партии Рудольфа Гесса.
Легко понять тревогу моих современников, заметивших совпадение ллойд-джорджевских жалоб на дипломатические поражения Англии со скорым таинственным визитом Гесса на Британские острова. "Зачем понадобил-ся Германии этот визит? – спрашивали наши люди. – Устранять ошибки анг-лийской дипломатии? Но Германии никогда не приходило в голову жалеть об английских ошибках. Наоборот, английские ошибки и уступки облегчили Германии развязать вторую мировую войну и добиться головокружительных успехов… Значит, Гесс полетел добиваться новых уступок у податливого Джон Булля и организовать войну в более широких масштабах…".
Никто из советских граждан, с которыми приходилось мне ежедневно беседовать, не желал, чтобы Англия совершила новую роковую ошибку. Но все они догадывались, что именно на эту ошибку полетел толкнуть Англию пройдоха Гесс и что в его полете таится последний дипломатический снаряд, за взрывом которого последует расширение войны…
………………………………………………………………………
Вскоре мне пришлось быть в Курске. Вечером сидели мы целой группой в одной из комнат учебного корпуса педагогического института. Мы ожидали электрических огней, чтобы коллективно прочесть комедию Аристофана "Женщины в народном собрании".
Огни зажглись нескоро и мы, пристроившись у окна, смотрели на вечер-нюю улицу. В противоположном доме горела керосиновая лампа. Вспотевшее от непогоды окно полыхало золотисто-багровым отсветным пламенем, а па-давшие с крыши струи дождевой воды, будто белые лошадиные гривы, тре-пыхались на ветру и стелились по красной стене дома.
– Как все это красиво! – воскликнул один из сидевших с нами студентов. – Пусть вот наш земляк, Антон Зубов, напишет своей кистью одну только эту картину. И если он напишет ее такой, как мы видим ее сейчас, ему будет обеспечено бессмертие. Ведь этот свет керосиновой лампы, бьющий через за-туманенное стекло и создающий иллюзию золотисто-багрового пламени бу-дущего пожара, эти краски играющей на ветру воды, этот образ дождливого вечера – все это составляет собой живую душу материи, познать которую и уловить в мазках кисти должен художник…
– Нет, товарищ Гаврилов, – возразил ему сосед. – Антону Зубову надо бы заняться Курском не потому, что в свете, красках и образах отражается живая душа материи. Ведь это общий закон. А раз так, то и дождливый вечер может повториться много и много раз и в любом городе страны. Но… Курск нигде и никогда не повторится. А чует мое сердце, что пронесется над Курском вихрь и мы будем потом десятки лет трудиться, чтобы восстановить его в своей па-мяти таким, каким видим его сейчас и каким следовало бы записать его на полотно. Нам нужен портрет Курска.
В дружескую пикировку наших соседей постепенно втянулся весь коллек-тив. Как всегда водится в таких случаях, спор вышел за рамки затронутой те-мы и мы, споря о многом, оказались, в конце концов, во власти размышлений о самом главном в ту пору. Мы заспорили о войне, о международных отно-шениях, о дипломатии и общем искусстве. Потом мы разговорились об изустном народном творчестве и о том, как в нем отражаются вопросы мировой политики и дипломатии. Одни из нас начали защищать существующую в СССР издательскую практику пренебрежительного и даже гадостливого отношения к анекдоту и острой изустной шутке. Другие, наоборот, с жаром до-казывали, что анекдоты имеют право на издание их отдельными сборниками, чтобы государственно и с пользой для общества регулировать влияние анек-дотов на вкусы и формирование духовной жизни миллионов и миллионов людей, которые все равно слушают и пересказывают анекдоты в самых не-удобоваримых и недопустимых вариациях. Третьи пытались доказать, что со-бирание и публикация в СССР фольклорного материала разрешает всю за-тронутую проблему анекдотов, но доводы их и доказательства странным об-разом противоречили цели.
– Фольклор, друзья, фольклор! – ерзая, от нетерпения и горячности на своем стуле, восклицал студент Гаврилов. – Я вот вам расскажу о своем недавнем выезде в район по собиранию фольклорного материала. Любопытный пример изустной оценки английской политики затяжной войны дали нам творцы анекдота "Не к спеху". В этом анекдоте не только отразилась злобо-дневность и глубокая проникновенность в суть происходящих событий, но и слышится пророчество на будущее.
– Гитлер, Муссолини и Черчилль, – говорится в анекдоте, – прибыли к известной парижской мадам-прорицательнице судеб и попросили ее погадать, кто из них выиграет войну?
Прорицательница окинула их долгим испытывающим взором и вздохнула. – Об этом надо бы спросить главного богатыря, – сказала она и сделала дви-жение к выходу.
Гитлер преградил ей дорогу, затопал ногами, сжал кулаки. – Я есть самый главный богатырь! – по-собачьи пролаял он. – Говори судьбу или…, – он не-двусмысленно потянулся рукой к пистолету.
– Хорошо, – сказала прорицательница, чуть заметно улыбнувшись. – Я согласна повести вас к вашей судьбе. Идемте за мной…
Они вышли в сад, посреди которого стоял огромный хрустальный аквариум единственной плавающей в нем золотой рыбкой. – Тот из вас победит, кто эту рыбку сумеет поймать, – хохочущим голосом вымолвила прорицательница и отошла в сторонку.
Померились гадальщики на палке, кому первому начинать рыбную ловлю. Досталось Муссолини. Он дружески подмигнул Гитлеру. – Римляне должны быть всегда первыми, – игриво сказал он, – потому, что у них «менс сана ин корпоре сано», то есть здоровый дух в здоровом теле. Смотрите вот…
Муссолини разделся донага и показал Гитлеру свое толстое упитанное тело, потом грузно нырнул в аквариум. Он долго барахтался в воде, гоняясь за быстрой золотой рыбкой. Ему даже удалось было поймать ее пальцами за скользкий спинной плавник, но рыбка, изогнувшись, выскользнула и ушла в глубину.
Измученного и полузахлебнувшегося Бенито вытащили из аквариума и положили на траву, чтобы ветерок смог привести его в чувство. У носа Бенито поставили тарелку постных макарон и надолго о нем забыли.
Наступила очередь Адольфа Гитлера. Этот успел заручиться подсчетами своих придворных ученых. По теории вероятностей, ученые предсказали Гитлеру не только день и час, но даже минуту и секунду, в которую золотая рыбка должна была проплыть через определенное в аквариуме место и на определенной глубине. Стоило только в этот момент опустить руку в воду и взять ничего не подозревавшую золотую рыбку.
Взобравшись на стенку аквариума и неторопливо жуя веточку укропа, Гитлер уверенно посматривал мутными глазами на стрелку ручного хронометра. Потом он поплевал на свои пальцы, пригладил ими черные косички волос, презрительно посмотрел в сторону успевшего просохнуть Муссолини.
– Аккуратность, дуче, важнее здоровья! – воскликнул он. – Вот, смотрите, приближается миг, рассчитанный моими лучшими учеными и генштабистами. Способны ли вы оценить и понять значение немецкой точности? Итак, я тащу свой жребий, который определит судьбу мира! – гордо возвестил Гитлер и стремительно сунул руку в аквариум.
По саду прошел ветер. Зашумели деревья. Мутная волна плеснулась в аквариуме.
Муссолини хмуро улыбнулся. Он видел, как между скрюченными пальцами Гитлера скользнул хвост золотой рыбки, ушедшей в глубину.
– Фюрер, – сказал он побледневшему Гитлеру. – Наука рассчитала, а ты просчитался…
– Ваша очередь, сэр! – сладким голоском напомнила прорицательница Черчиллю, задремавшему было на солнцепеке. – Ловите, сэр, рыбку…
Старик флегматично улыбнулся. Он взобрался на аквариум и начал маленькой золотой ложечкой по капельке выплескивать воду.
– Вы это что же замышляете? – пощипывая себя за толстый двойной подбородок, удивленно спросил Муссолини.
– О, это вполне ясно, – ответил Черчилль, смахнув пчелу со своей мясистой щеки. – Я выплесну воду и возьму рыбку совершенно беспрепятственно на сухом дне…
– Проклятый Альбион! – закричал Гитлер хриплым лающим голосом. – Ты провозишься в аквариуме слишком долго…
– А мне не к спеху, – возразил Черчилль и снова начал по капельке выплескивать воду из аквариума и отбиваться от назойливой пчелы, которая кружилась возле его толстого носа. – Пчелу уберите, она мне мешает работать!
Прорицательница вздохнула и отрицательно покачала головой.
– Ничего не могу поделать, – с усмешкой сказала она. – От вас, сэр, пахнет липой, а пчелы всегда летят на липу…
– Что, значит, пахнет липой? – сердито закричал Черчилль, готовый вцепиться в прорицательницу. Но в этот момент на дорожке сада показался незнакомый человек с большим ведром на изогнутой в локте руке. Он смело подошел к аквариуму, кивнул головой.
– Здравствуйте, господа! – сказал он твердым голосом. – Как живете?
– А ты чей? – спросил его Черчилль, не ответив на приветствие, но пре-кратив работу. – Зачем без спросу в сад пришел?
– Я русский богатырь, – ответил человек. – А спрашиваться мне не у кого. Теперь наступило время-пора, когда не только вас, но и меня надо спрашиваться. Вот узнал я из газет, что вы сколько лет мучаетесь, фальшивую рыбу в аквариуме ловите. Досадно мне стало наблюдать за вашей работой, и решил я показать вам настоящую золотую рыбку. Глядите сюда! – строго сказал чело-век, запуская широкую руку в свое ведро. В ведре заплескалось, зашлепало. Еще прошло одно мгновение и в руке широкоплечего, сероглазого человека затрепыхалась рыбка. Она была золотая. От нее исходило такое сияние, что даже прорицательница сощурила глаза.
– Господа, бросайте всякое гаданье! – закричала она. – Я узнаю в этом человеке богатыря, которому суждено победить…
……………………………………………………………………………..
Едва мы успели прослушать этот анекдот, поразивший нас своими мыслями и пророческим тоном, как отворилась дверь и вошел очень взволнованный старооскольский журналист Семен Аскинадзе. Он только что возвратился из курского книгоиздательства, где разговаривал с книжным редактором Саввиной.
– Ваше произведение "Перекресток дорог", – сказал он мне, усаживаясь рядом, – не будет напечатано. Саввина находит, что вы не понимаете обстановки и рисуете в своем произведении немца-коменданта одного из корпусов дореволюционной Бутырской тюрьмы столь прямолинейно, как проводника немецкого влияния в полицейском аппарате царской России, что это может повредить нашей теперешней дружбе с Германией.
– Ха-а, какая тупица! – воскликнул Гаврилов, отличающийся резкостью суждений и нетерпимостью к людям, для которых чувство истории ничего не значит и заслоняется плохо понятой ими злободневностью. – Да, тупица! – повторил он. – Саввиной надо бы знать, что еще немецкий кумир, король Фридрих 11 показал всему миру цену германской дружбы. Он в свое время подписал договор о признании права Марии-Терезии на все австрийские зем-ли, выразив самые сильные уверения в дружбе и поддержке этой молодой австрийской королевы, а сам готовился ограбить Австрию, и в кругу друзей ци-нично заявлял: "Если вам нравится чужая провинция и вы имеете достаточно силы, занимайте ее немедленно. Как только вы это сделаете, вы всегда найде-те достаточное количество юристов, которые докажут, что вы имели права на занятую территорию". И Фридрих 11, расточая комплименты по адресу Марии-Терезии и Австрии, в одно время напал на нее и начал грабить… Насколько известно, современные немцы, получая "Майн кампф" в приданное, несколько лет кричали о своем походе на Восток. И стоит ли нам верить, если они в последние два года заговорили по отношению СССР цивилизованным и дружеским языком. Ведь еще Чернышевский говорил, что "Немцы – любители насилия, хотя и умеют говорить языком цивилизованного общества, оста-ются в душе людьми варварских времен". Черт возьми, над всем этим следо-вало бы подумать Саввиной…
В это время вспыхнули электрические лампочки. Свет засверкал на нике-лированных оконных шпингалетах, на фиолетовых боках пузатых черниль-ниц, на гладком черном лаке классной доски. И все же мы не воспользова-лись светом, чтобы читать аристофановские комедии. Мы отложили их в сторону. Это случилось потому, что нас захватили темы предгрозовой современности.
Семен Аскинадзе, смахнув платком капли дождя со своих смуглых щек, закурил папиросу и присел на подоконник, Его черноволосая курчавая, как у негра, голова резко вырисовывалась на освещенном оконном стекле, а взволнованное и озаренное электричеством скуластенькое лицо выглядело моло-дым и красивым. Быстро бегали его карие глаза, но густые черные брови хмурились и ясно было, что мысли Семена не блуждали, как глаза, а сосредо-точенно и напряженно искали ответы на все мучившие его вопросы.
– А какая была бы польза, – вдруг заговорил Семен. – Ну, какая, если б я рассказал Саввиной и о Фридрихе II и о высказываниях Чернышевского по адресу немцев? Вы думаете, Саввина переродится? Нет. От нее все эти дово-ды отскочили бы, как горох от барабана. Но пройдет некоторое время и … Саввина, пожалуй, вылечится от куриной слепоты…
– Вряд ли! – усомнился Гаврилов. – Горбатых исправляет только могила.
– Не понимаю! – воскликнул студент М…, недавно прибывший в Курск из Свердловска, где он в свое время сотрудничал в газете Уральского обкома ВЛКСМ "НА СМЕНУ". – Не понимаю, зачем вам понадобилось недобрыми словами говорить о Саввиной и о Германии. Ну, зачем?! – уже не спросил, а просто выкрикнул он тоненьким, как у девочки, голоском и окинул всех нас быстрым взором своих грустных голубых глаз, над которыми золотились узкие рыжие брови. – Сейчас надо понять, что Германия считает своим главным врагом не Россию, а Великобританию. Я вам сейчас докажу это.
М… торопливо пошарил в своем портфеле, что-то выискивая среди бумаг и тетрадей с конспектами по Новой истории. Потом он достал оттуда листок с напечатанным на нем текстом немецкого "Гимна ненависти", написанного Лиссауэром.
Гимн оказался длинным, а читал его М… торопливо и мне удалось за-помнить и записать лишь некоторые строфы.
"… Боже, покарай Англию!
И французы и русские нам нипочем,
То они нас побьют, а то и мы их побьем.
…………………………………………….
Но есть у нас главный враг.
Он в берлоге засел, как дракон.
От злобы и зависти он в ярости к нам.
Он, как кровью, водой окружен.
Идем же и станем все, как на страшном суде,
И страшную клятву дадим.
Та клятва из бронзы: не растает в воде,
Не развеется ветром, как дым.
Внимай же присяге, повторяй присягу!
Освяти ею пушку и пулю и шпагу.
Верна вся Германия ей.
Есть у нас ненависть одна!
Она нам навеки дана.
Ее мы выпьем до дна, до самого дна.
Будь проклят наш единственный враг – Англия" ………………………………………………………………………………
Прослушав гимн, мы некоторое время молчали. Нас давило смущение и досада. Молчаливо мял пальцами свою бумагу и товарищ М… Он почувство-вал в гимне Лиссауэра то, чего раньше не замечал: слабость аргументации в пользу "искренней" дружбы Германии в отношении России.
Наконец, молчание стало нам в особую тягость.
– Да-а, – вздохнул кто-то. – В этом гимне, если хорошенько прислушаться, звучит не только враждебность немцев к Англии. Нет. В нем особенно звонко звучит животная немецкая боязнь войны на два фронта. А еще звучит нотка беспредельного немецкого высокомерия по отношению французов и русских. И товарищ М…, читая гимн Лиссауэра, доказал нам как раз обратное тому, чего хотел. Получилось, как у библейского Валаама: тот старец поехал одна-жды проклинать целый народ, но вынужден был против своей воли благосло-вить его на борьбу с врагом…
– Вы это на что намекаете? – обиженно и сердито воскликнул товарищ М…
– А так… Советуем вам выбирать хороших друзей, которые не склонны верить немецким гимнам и за туманом немецких слов умеют ясно видеть сущность дела.
– Можно и без намеков, – сказал Гаврилов. – С немцами разговаривай и бумаги разные подписывай, а кулак все время держи сжатым…
……………………………………………………………………………
Лишь после полуночи, когда дождь начал переставать, мы разошлись по квартирам
Я тогда часто останавливался в доме номер шесть на Береговой-Куровой. Идти туда надо было все под гору и под гору, мимо ветродвигателя курского изобретателя Уфимцева. На верхнем мостике железной вышки чернела чело-веческая фигура и кроваво-красным пятном светилась лампочка. "Живет, – подумал я о ветродвигателе. – И в ночи живет творение гения. Но и над ним повисли тяжелые грозовые тучи…". А подумал я потому, что тосковало и то-милось мое сердце, терзаемое предчувствием какой-то надвигающейся беды.
………………………………………………………………………………
Несмотря на поздний час, в доме светились окна. Еще не спали квартиро-вавшие здесь курсистки педагогических курсов.
Стряхнув с себя дождевую влагу и соскоблив грязь с сапог, я постучал в дверь.
Открыла мне Груня, прозванная среди подруг мартышкой за маленький рост и некрасивое лицо.
– Поздно гуляете, молодец! – упрекнула она меня, неприятно шмыгнув носом. – Очень поздно.
– Да, поздно, – согласился я и прошел в отведенную для меня комнату.
……………………………………………………………………………
На следующий день мы выехали автобусом из Курска и успели прибыть в Старый Оскол за несколько минут до открытия сессии городского совета. Едва успел я занять стул в партере городского театра, как голубые бархатные полотна занавеса с шелестом раздвинулись и отползли к боковым колоннам сцены, а у красного стола появился рослый человек в синем костюме и чер-ном атласном галстуке.
Это был работник райкома, Иван Иванович Богданов. Он долго говорил скучную и непроницательную вступительную речь. Была она какая-то мирная и "душевная", как баптистская проповедь.
Богданов уверял, что "…нас не коснется пламя войны, бушующее во всем мире, и мы можем спокойно продолжать наш мирный труд".
По бесстрастному выражению его полного и немного обрюзглого лица трудно было понять, верил ли он сам в свою миротворческую речь или гово-рил просто так, чтобы отбыть очередной номер? Во всяком случае, его речь произвела на меня неприятное впечатление. Она усыпляла бдительность и уменьшала этим наши силы.
Перестав слушать болтовню Богданова, я блуждал глазами по залу и по сцене, на которой сидел за длинным красным столом многочисленный прези-диум из знакомых и чуть ли не постоянных лиц.
У рампы сцены стояла искусственная пальма в большой деревянной кадке, обвитой бурым водорослевым жгутом. Откуда-то снизу били лучи красного света и, озаренные ими, кончики длинных пальмовых листьев казались чер-вонно-золотыми, зловещими.
Сердце мое вдруг до краев наполнилось болью. Чтобы не закричать на миротворца-докладчика, у которого привычка жевать и пережевывать приятные зады заслонила собой всю реальную горечь переживаемого страной мо-мента, я встал и вышел на улицу.
Долго блуждал я в эту ночь по городу, терзаемый тем смутным чувством тоски, которое охватывает людей в предвидении, что скоро придется поки-нуть родные места и покинуть, может быть, навсегда. Потребностью моего сердца и души стало желание как возможно больше впитать в себя впечатлений о своем родном городе. В нем прошли мои лучшие годы юности, в нем приобщился я к культуре и отсюда начал свой путь в высшую школу. Отсюда, наверное, скоро начнется моя дорога в неминуемую войну и в личную неизвестность.
Родина, никто не может так сильно взволновать человека, как ты! И камни твои и деревья, сады и разломанные деревянные ограды на запущенных пус-тырях, звон фонтанов в сквере и особенно мягкая пыль на улицах – все это мне бесконечно дорого. Но катастрофа может потрясти тебя и изменить твое лицо, и потому так пристально всматриваюсь я в твои милые черты…. Город мой, ты слышишь, с запада доносится рев: "Пушки вместо масла!" И мне хо-чется кричать: "Танки вместо картофелекопалок!" Ведь мы очень мирные люди. Мы так мирно настроены, что никто не прогнал Богданова с трибуны и не зажал уши, чтобы не слушать его миротворческую усыпляющую речь, ни-кто не подумал о том, что перед лицом агрессивной Германии мы слабо воо-ружены… Может быть, придет пора, когда это можно будет открыто при-знать. Но к этому признанию приведет нас сама жизнь. А жизнь всегда почти приводит людей к истинам через горькие испытания. И тем горшими будут эти испытания, чем дольше будем мы поддаваться иллюзиям безопасности и слушать пустозвонов Богдановых.
……………………………………………………………………………
С утра 14 июня 1941 года у здания почты толпился народ. Слушали пере-дачу последних известий из Москвы.
– Сообщение ТАСС, – трагическим голосом сказал диктор, и люди подняли головы, впились глазами в балкон, на решетке которого был пристроен огромный репродуктор. – …Еще до приезда английского посла в СССР госпо-дина Криппса в Лондон, особенно же после его приезда, в английской и во-обще в иностранной печати стали муссироваться слухи о близости войны между СССР и Германией…
……………………………………………………………………………
В глубоком молчании выслушали люди сообщение ТАСС и, будто совестясь друг друга или, ощущая вину за собой, молча разошлись по домам.
В тот же день я распорядился, чтобы жена уложился мои путевые вещи и кружку в солдатскую сумку. Теперь уже и слепому было видно, что мы оказались накануне великих событий, избежать которых стало совершенно невозможно.
3 мая – 14 июня 1941 г.
Курск – Старый Оскол
