Побег - 2

* * *

В этой загородке пришла в мой рыжий кумпол такая шедевральная идея побега, которой вдрызг обзавидовался бы Граф Монте-Кристо! Графу - что!? - сквозанул из замка Иф, а там - хоть трава не расти! А мне о родителях думать надо и пацанов не лишить бы купаний. Значит, надо подорвать так, чтобы побега не было, но и меня в ДПР - тоже. У Дантеса, будущего Графа Монте-Кристо, подготовка к побегу была примитивней некуда:

"Большие начинания должны приводиться в исполнение безотлагательно"

Это для того, чтобы долго не думать, а то передумаешь. И я притыриваю из хозтряпок рваную, длинную майку. Если ее связать между ног - получится спортивное трико, как у борцов в цирке. Свернув майку, сую в карман. А перед обедом нас, счастливчиков удостоенных купания, выстраивают на хоздворе. Нетерпеливо переминаемся с ноги на ногу, поглядывая в солнечную августовскую лазурь неба, не замутненную ни одним облачком. Наконец, долгожданная команда:

-- На пра... о! Ша-агом... ырш!!

И тут на крыльцо выскакивает дежурный воспитатель:

-- Сто-о-ой!!

-- Приставить ногу!

-- Кому я поручил цветы полить? А?? - спрашивает дежурный. У меня - мурашки по коже, не смотря на августовскую жару. Это ж - мне!! Мне поручил дежурный полить цветы! Поручил, мимоходом, в коридоре, я подумал, что он тут же забыл... угораздило же меня попасть ему на глаза... и дело-то плевое - пробежать по комнатам с ведерком... а я с Мангустом заговорился! А теперь - прощай купание! А вместе с ним - прощай побег!? А что завтра будет? - заполошно кружатся бестолковые мысли...

-- Я ка-аму по-ру-чил цветы полить?? - закипает на крыльце дежурный.

-- Мне поручили, Игнат Василич! Я позабыл... простите... я обязательно полью... -- тараторит Мангуст, неожиданно выскакивая из строя. Дежурный удивленно смотрит на Мангуста, но срабатывает эффект одинаковой одежды. Да и какая разница ему -- над кем куражиться?

-- А купаться ты не позабыл пойти? А? - изиздевается дежурный. - А ну - иди поливай! Сейчас же!! Заодно пол помой в дежурке! Это укрепит память!

Худенькое лицо Мангуста морщится: на глазах -- слезы. Он единственный знает, что сегодня видит меня в последний раз. Поэтому выскочил из строя вместо меня... Когда нас повели, я оглядываюсь и вижу: улыбается Мангуст, вытирая слезы. Машет мне ладошкой. Сердце сжимается: неужели... навсегда?! Но уж теперь, после жертвы Мангуста, пути назад не будет!

На берегу, пока все раздеваются, я бросаю свёрнутую майку в кучу мусора, а одежду кладу в ряд со всеми и - в воду! Дождавшись, когда лодка с воспитателями зайдет мористее купающихся и воспитатели в лодке забазлают на тех, кто далеко заплыл, я брызгаю водой на пацанов, которые рядом. В ответ поднимается туча брызг и, под их прикрытием, я ныряю и утяжеляюсь камнем: до пирса - метров пятнадцать! Не каждый столько проплывёт под водой! Но я это умею: каждое лето ловил у причалов "Рыбфлота" крабов и морских ежей! А зимой, в школе, тренировал дыхалку: сидел на уроках, затаив дыхание и, стараясь не заспешить, считал в уме до сотни. Но, иногда, увидев, моё напряженное, до покраснения, лицо, учителка прерывала мою тренировку и просила выйти из класса, опасаясь, что я воздух испорчу...

Сперва я ухожу под водой на глубину, удаляясь от берега. Потом плыву вдоль берега к пирсу, определяя направление по водорослям: под водой наклон дна не виден -- кажется, дно во все стороны поднимается. Я думал, что ослаб в ДПР-е, но уже под водой я, как и Граф,

"...с радостью убедился, что вынужденное бездействие нисколько не убавило выносливости и ловкости, и почувствовал, что по-прежнему владею стихией, к которой привык с младенчества"

Но тут чувствую я, что по времени уже должен увидеть опоры пирса, а... а их нет! Одна за другой уходят драгоценные секунды... мне не хватает воздуха!! Я задыхаюсь!!!... В голове - паника: промахнулся мимо пирса -- плыву в море!!! Инстинкт требует: бросай камень, всплывай, пока в сознании!!! Ему, инстинкту дурному, плевать на то, что вокруг горькая тихоокеанская вода... инстинкт пытается разжать стиснутые зубы, заставитьвдохнуть хоть что-нибудь, вдохнуть взахлеб, полной грудью... вдохнуть!... Однако, тренировки по воспитанию воли не прошли даром, и

"К тому же страх, этот неотступный гонитель, удваивал силы"...

Но, в ту минуту, когда уже готов я уступить инстинкту и всплыть, я вижу расплывчатое пятно -- опора пирса! Ухватившись за осклизлую опору, обросшую водорослями, укрываясь за ней, я судорожно, со стоном и хрипом, глотаю воздух. В глазах мелькают "черные мухи" от недостатка кислорода, а нужно снова нырять к следующему пирсу, метрах в десяти от этого...

"Дантес только перевел дыхание и снова нырнул, ибо больше всего боялся, как бы его не заметили".

До следующего пирса ближе и плыть проще - по прямой. Никогда не приходилось мне так тяжело нырять, да ещё два раза подряд. Из-под второго пирса я вижу, как воспитатели, щедро раздавая шлепки и матерки, выгоняют пацанов из воды: двадцать минут купания заканчиваются... Теперь внимание воспитателей поглощено пацанами, мелькающими туда-сюда и воспитателям не до того, чтобы, природой любоваться и по сторонам смотреть. Перебегая на карачках, укрываясь за лодками, лежащими на берегу, я спешу заползти в примеченный ранее сарайчик с дверью, косо висящей на одной петле. Я предполал: раз есть сарайчик, то там будет и хлам, среди которого можно затыриться. Но, увы, сарайчик пуст! Только неопрятная куча хвороста-плавника и каких-то деревянных обломков, видимо собранных на берегу на дрова, лежат посреди сарайчика.

А меня зовут! Я слышу крики!! Меня хватились!!! Первая заполошная мысль - самая глупая: залезть под кучу плавника посреди сарайчика. Поранив ногу ржавым гвоздем, перепачкавшись в пыли и мазуте, я расстаюсь с этой мыслью и спешу соорудить маленькое укрытие из обломков досок и тяжелой коряги, лежащей за кучей хвороста у противоположной стенки.

Вспотев от спешки и страха, нахватав заноз в разные части организма, через несколько минут, я забираюсь вовнутрь своего убежища и, задвинув за собой корягу, замираю, скорчившись в три погибели. Зато, я имею сюрприз маленький, но приятный: щель в стенке сарая, через которую я наблюдаю за тем, как меня ищут.

Воспитатель, по кликухе Баклан, бегает по берегу, заглядывая под лодки, лежащие на суше. Больше всего лодок лежит между пирсами, так что, ему там еще долго заглядывать... Почему-то до сих пор я не подумал, что в сарайчик тоже могут заглянуть - слишком далеко сарайчик... Двое других воспитателей идиллически медленно плавают в лодке там, где мы купались, задумчиво глядя за борт... А еще один, в тельняшке, собрав пацанов в кучу, усадил их на гальку и кружит вокруг, не сводя с них глаз, как уссурийский тигр возле кабанчиков.

Заглядевшись на пацанов, я теряю из вида Баклана. Вдруг слышу торопливые шаги у самой двери сарая. Замираю, дрожа в укрытии, которое, кажется, вот-вот развалится от моей вибрации. Быть может, пробежит мимо?... Кр-р-рах!!! - с треском отлетает последняя дверная петля на двери сарайчика, и с таким же треском проваливается моя глупая надежда на то, что в сарайчик не заглянут... Тут уж я, как Граф:

"Он собрал все свое мужество и затаил дыхание, он горько сожалел, что не может, подобно дыханию, удержать стремительное биение сердца."

Мои глаза со страху зажмуриваются, я перестаю не только дышать, но и видеть. Только слышу, что Баклан в той же последовательности, как я, знакомится с достопримечательностями сарайчика: вбежав с яркого света, Баклан спотыкается о деревянный брус у двери, и, потеряв равновесие, натыкается на торчащий из доски гвоздь. Слышу треск материи и, по сложности многоэтажного грамматического построения из смачных матюков, оцениваю ущерб причиненный его новеньким клёшам.

Хорошо, что у меня не было времени, сооружать убежище основательно. Неряшливая кучка перепачканных в мазуте обломков в дальнем тёмном углу сарая, до которого нужно добираться, перелезая через большую, грязную кучу плавника, не вызывает энтузиазм у Баклана. Тем более - у его новеньких клёшей. Конечно, он думает так же глупо, как я, потому что старается заглянуть под большую кучу плавника посреди сарая. И обретает то же, что и я: пачкается в мазуте, покрывается пылью, загоняет занозы в ладони. Психанув и потеряв интерес к сокровищам тёмного сарайчика, Баклан выскакивает наружу и заглядывает под лодки возле сарая.

Я открываю глаза. Двое в лодке плавают уже вдоль второго пирса, разглядывая опоры под водой. Воспитатель, которого одного с пацанами оставили, костерит на все корки тех, кто в лодочке катается. Кто же поверит, что пацан под водой доплыл до второго пирса и там спрятался?! Но, раз так и не так, значит, -- утонул!? Так как у утопленника аппетита нет, а живым воспитателям на обед пора, то поиски прекращаются. Пацанов выстраивают, еще раз пересчитывают: не прибавилось ли? - и, наконец-то, уводят.

Тут-то я могу перевести дух и перестроить свое укрытие так, чтобы в нём распрямиться. Не зря стараюсь: через час снова в своей норе укрываюсь за спасительной корягой, так как на берегу появляются трое воспитателей с какой-то снастью и двумя авторитетными парнями - осводовцами. Шумная компания берёт весла в сторожке, спускает на воду две лодки и отправляется тралить дно. Слушая их громкий разговор с лодки на лодку и прогнозы осводовцев, я узнаю, что подводное течение унесло моё тело на глубину в залив, а оттуда -- в океан, к акулам. А у берега меня искать -- только время зря терять! Не их осводовское дело утопленников со дна добывать! Они из "Общества спасения НА водах", а не спецы по ловле утопленников ПОД водой!

Такое наплевательское отношение к поискам моего тела за живое меня задело: жалко им время терять, чтобы тело мое искать!? Но я был не прав: авторитет НКВД вмиг усмиряет бунт "освода", поиски продолжаются, лодки от берега удаляются. Видно, крепко Рогатый промыл мозги воспитателям. Как сделать, чтобы время до темноты шло поскорей? Но, кроме уэллсовской машины времени, ничего в голову не приходит.

Время встало, как в романе Уэллса остановилось вращение земли. Мучительно долго проходит вечность. За ней - другая. Между двумя вечностями, я неожиданно уснул. От переживаний. Наконец-то солнце опустилось так низко, что заглянуло в сарайчик через пустой (после визита Баклана) дверной проем. Тогда экспедиция, по поискам моего тела, утонувшего по закону Архимеда, прекращает работы, так и не добравшись до Марианской впадины.

Когда берег опустел, я, покинув убежище, сажусь в сарае на деревянный брус и грустно смотрю, как в раме дверного проема багровый диск солнца медленно и величаво опускается за заросшие тайгой сопки на другом берегу Амурского залива. За день судьба так энергично швыряла меня от надежды к отчаянию, что устал я надеяться и отчаиваться. Безразличие охватывает меня.

Вечерняя тишина на берегу залива кажется зловещей и страшит больше, чем привычный угарный мат воспитателей. После жизни среди гвалта взбалмошного мальчишечьего коллектива, одиночество гнетёт. Будто бы я один остался на Земле, как уэллсовский путешественник по времени, наблюдавший конец света. Красочное описание миллионолетий замедления вращения планеты и печальное угасание жизни под остывающим солнцем, когда-то это произвело на меня такое впечатление, что я не один раз перечитывал это место: "солнце, кровавое и огромное, застыло над горизонтом. Оно имело вид огромного купола, горящего тусклым огнем".

На пустынном берегу Амурского залива, всё, как в романе Уэллса. И вселенская печаль сжимает моё сердце, будто бы я присутствую при Конце Света на планете Земля. Жалко мне всех, кто жил, живет и будет жить на этой несчастной умирающей планете. Зачем жить, если память не только о тебе, но и обо всём человечестве растворится в бездонной пучине времени? Зачем нужна жизнь, если каждому человеку понятна её бессмысленность??! А смерть - не абстрактное событие из будущего. Смерть начинается после рождения, вся жизнь - умирание. Только после смерти перестают умирать, потому что смерть прекращает умирание. Я умираю уже одиннадцать лет!! И мне становится жаль самого себя! -- жальчее, чем человечество. Ведь, когда закончится моё умирание, то другие люди будут радоваться жизни, а на земле будут интересные события, о которых я не узнаю!! И я понимаю, что люди только живут вместе, а умирают поодиночке, каждый сам в себе. Каждому страшно умирать и жалко себя. И, как козла, бегающего на привязи вокруг столба, снова притягивает меня к тому же столбовому вопросу: зачем нужна жизнь? Зачем люди живут, преодолевая страдания? Зачем они заботятся о том, чтобы жили их потомки, страдая от труда, забот, голода, болезней и тех же неразрешимых вопросов?! И я цепляюсь изо всех силенок за свою жизнь... заче-ем??

От мысли о том, что я, хотя и рыжий, но умный, а никто из моих современников, кроме Мангуста, это не ценит, становится мне себя жалко, и начинаю я думать о том, что самое подходящее время для того, чтобы тонуть, -- это на закате солнца: красиво и печально. И от созерцания трагично воспалённого заката, охватившего небесным пожаром весь западный берег залива, меня охватывает поэтический зуд. Хочу тут же создать бессмертное стихотворение на актуальную тему о моей... утопии, то есть, о моем утонутии, то есть... а ну его! Как тонуть, если для этого и слова нет!? Бедняга Рогатый, как он напишет рапорт за этот трагичный случай? Напишет, вроде: "... имело место погружение в воду чеса, без выгружения оттуда"?

Но вскоре становится мне не до смеха, -- я обнаруживаю, что дрожу уже не за жизнь, а от холода. И с каждой минутой становится холоднее, а от трагичной пустоты в желудке -- жить очень неуютно! Приятно погрустить о чём-то в жаркий день, покачиваясь в гамаке, после вкусного обеда. Но когда кожа в пупырышках от холода, а в животе голодное бурчание - тут не до печали! Ничто так не отвлекает от грустных мыслей, как желание поесть! Если бы на тризнах три дня не кормили - слёзы были бы настоящие!

Печальные стихи пишут на сытый желудок, а самоубийства бывают там, где у людей одна проблема: как похудеть? В стране, где умирают от голода, где жизнь наполнена борьбой за выживание, где прощаться с жизнью -- дело обычное, -- какой же идиот думает о самоубийстве?! И погрустить в такой стране не дадут: только задумайся - сразу сожрут! Без горчицы.

СССР - зона рискованного проживания и все весёлые песенки поют. А, когда-то, сытый "поэт печали" Надсон, сидя в кресле качалке на веранде виллы у моря, любовался на закат в ожидании, пока накроют стол к ужину, грустил о никчемности жизни, рифмуя строчку: "печаль моя светла". Бр-р-р! И у меня "печаль светла"... была! От холода и голода печаль прошла. Осмотрев сарайчик, вижу то, на что не обратил внимание раньше: слева от двери, в дровяном мусоре, лежит свернутый кусок толстого брезента.

Вероятно, на этом брезенте кто-то плавник сюда таскал волоком, так как брезент в пыли и мазуте. Но мне это без разницы: а кто из нас чище? Завернувшись в брезент с головой я согреваюсь и начинаю выковыривать занозы из своей голодной сущности. А ведь, уже и ужин прошел! - спохватываюсь я. В спальне свет уже выключили... пацаны в постелях и меня вспоминают... небось, хорошо... только бедный Мангуст молчит, чтобы не проговориться! Мается. Ведь он опять единственный, кто знает ответ на загадку моего утонутия... утопии... тьфу!... и уверен я - не подведет!

Ещё и придумает историю про то, что я плавать не умел, а он за мной в воде присматривал, а сегодня - не смог... по вине дежурного воспитателя! А Мученик, небось, от страха завернулся в одеяло с головой и декламирует оттуда о пристрастиях утопленников к дружеским визитам в лунную полночь:

Безобразный труп ужасный

Посинел и весь распух...

Горемыка, знать, несчастный

Погубил свой грешный дух...

Нагоняет Мученик страх на всех, а больше - на себя. И так мне захотелось к пацанам! Дождаться бы восхода луны и постучать в то окно спальни, где койка Мученика... и, стоя голым в лунном свете... завы-ыть дурным голосом: ууууу!!! -- ой, а шу-ухера было бы... -- полные штаны!! А что после? Рогатому в лапы попаду - будет мне "у,у" -- он из меня такое выразительное наглядное пособие сделает... для тех, кому на волю хочется - жуть!

И "Родная Партия" этот вариант узаконила. Недавно нам новый Указ читали о том, что чесиков надо расстреливать в любом возрасте, хоть грудничков, за любое преступление! Особенно, - за побег. Ведь мы не рядовые преступники, а политические! ещё и рецидивисты!! потому как даже в эмбриональном возрасте предавали идеалы Партии, имея контакт с врагами народа -- своими родителями!

То-то в масть этот Указ "рыцарям революции"! Тяжело приходилось трудиться чекистам до Указа, пока выбьют дух сапогами из живучего чесика, чтобы списать его по воспалению легких! А по новому Указу - чпок! - и порядок! И прохоря от крови отмывать не надо... Да-а... У Графа Монте-Кристо проблем и опасностей было -- тьфу! по сравнению со мной. Поймали бы его - обратно в замок Иф законопатили. А там - дело привычное - готовься к новому побегу. Когда свободного времени навалом, то побег придумать -- дело не хитрое,

"ибо тому, кто охраняет, приходится предусматривать сотни вариантов возможностей побегов, а тому, кто убегает, достаточно предусмотреть только один."

Главное, после побега Графа ждало богатство и жизнь в загранке, где документы на каждом шагу не спрашивают! Как хочешь, так назовись! Хочешь - графом Монте-Кристо, хочешь - гуманоидом с Марса. А что ждет меня в Сесесерии, где даже справку из бани на просвет изучают? Небось, про меня у Дюма роман не получился бы: соображалка у Дюма французская, рассчитанная на порядочных людей, а не для СССР, населённого злобными тварями!